Дмитрий Стахов - Сон в начале века

— Ах, что-то душно! — сказала она и, словно спохватившись, всплеснула руками и повела бедолагу и Половинкина-первого в дом, в пиршественной зале которого Половинкин-второй уже восседал во главе богато накрытого стола и ждал только их троих, задержавшихся в парке. Бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой, бедолага и Половинкин-первый поднялись по мраморной лестнице, прошли мимо мраморных колонн, перед ними открылись высокие двери, бронза и венецианское стекло, чистота и порядок, красота и гармония, всем по заслугам, боги смотрят сверху, они среди смертных, они — вместо смертных, несут их ношу, тянут их лямку.

Половинкин-второй поднялся со своего места и приветствовал вошедших с бокалом в руке, и все гости поднялись тоже, и молодая жена Половинкина-второго, и ее верные подружки, свежие и румяные, цветущие молодыми годами своей юности и красоты. Бывшая жена заместителя начальника политчасти столовой села рядом с дочерью, бедолаге и Половинкину-первому отвели почетные места прямо напротив Половинкина-второго, они также взяли бокалы, провозгласили здравицу хозяину дома, его друзьям и любимым, опорожнили бокалы до дна и приступили к закускам. Но стоявшие за их спинами молодые люди во фраках и белых перчатках скучать не дали и их бокалы наполнились великолепным вином и были опорожнены вновь, а потом еще и еще раз, а когда с закусками было покончено, но требовалось прерваться перед приемом горячего, Половинкин-второй прокашлялся, и все поняли, что он собирается поведать о других своих приключениях. Так и было на самом деле, но еще до того как начать, Половинкин-второй попросил у своей молодой жены и присутствовавших дам извинения за те, быть может, вольные и даже слишком вольные детали, которыми ему придется уснастить свою четвертую историю, ибо она в жизни была таковой, что если при пересказе что-то из-за ложного стыда опустить, то пропадет сама поучительная суть. Все присутствующие дамы и молодая жена извинили Половинкина-второго и в один голос уверили, что прошлое, каким бы оно ни было, лишь подчеркивает его достоинства и нынешние выдающиеся качества.

И тогда Половинкин-второй начал свой очередной рассказ...

«После возвращения домой из поездки на север мне отдохнуть не удалось. Сразу навалились дела — и братишка был по уши в долгах: пришлось разбираться с его кредиторами, — и сестра, которая стала владелицей сети массажных салонов, успела нагрубить разным начальникам, отказавшись платить им взятки: пришлось идти к этим начальникам, слишком большим для того, чтобы не платить, за сестру извиняться и деньги все-таки давать. Да и в моих делах не было должного порядка. Кое-кто явно хотел прибрать к рукам недавно купленный мною банк, продажная журналюга написала статью, будто во время организованных мною гастролей вместо столичной «звезды» выпустили на сцену двойника, проблядушку из сестриного массажного салона, хотя мне, по сути, что «звезда», что проблядушка — все едино, лишь бы в кассу поступали деньги, а еще один налоговый полицейский начал ходить за моим бухгалтером и предлагать тому продать меня с потрохами. Так что я оглянулся по сторонам и понял, что куда не кинешь — всюду клин, и надо как-то так исхитриться, чтобы все проблемы решились в мою пользу. И я решил поехать за бугор повидаться с теми ребятами, с которыми сидел на зоне и которые теперь жили во всяких шале и кастлах, в Швейцариях да Англиях, и которые оттуда держали хорошие дела.

Я вылетел первым классом, укрыл ноги пледом, заснул, а проснулся от того, что выла сирена, мигали лампы, бегали стюардессы, а из динамика пилот убеждал пассажиров будто отказ двух двигателей не так уж и страшен, что и на оставшихся мы преспокойно долетим. Не долетели! Я посмотрел в иллюминатор: мы падали в море, темно-синие воды его приближались с огромной скоростью. Я почувствовал, что это последние мгновения жизни, что через пару минут в жилы зальется морская горькая вода, и ничего сделать я не смогу: придется смириться и принять смерть достойно, без соплей. Вокруг меня, кстати, соплей было предостаточно: все выли, стонали, визжали. Кто-то ругал пилота, кто-то Господа Бога, кто-то президента страны. Кто-то вспоминал мамочку, кто-то своих детей, кто-то — тетю Хесю, наследство которой теперь уже точно уплывет какому-то Вадику. Я же укрылся пледом с головой, стиснул зубы, сжал кулаки. Умирать не хотелось, но не было выбора.