Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

– Тина, не расстраивайся. Ты очень хорошая сестра.

Весной сорок первого года Стелла с Тиной вновь пошли работать на табачную плантацию. Фиорелла их глупышками назвала: это же догадаться бросить прачечную, золотое, можно сказать, дно!

– Зато на плантации мы с мамой, – объяснила Стелла. – И в целом денег больше зарабатываем – нас ведь трое.

Ассунта всю зиму просидела взаперти. Даже по квартире с трудом передвигалась на своих распухших ногах. Вдобавок у нее случился выкидыш. Тетя Пина чуть ли не силком отвела Ассунту к американскому доктору. Тот сказал, что новая беременность угрожает Ассунтиной жизни, а также диагностировал ревматоидный артрит на ранней стадии и прогрессирующий варикоз. В свои сорок два Ассунта была полной развалюхой.

Лето сорок первого выдалось душное. Влажная жара, заодно с отцовскими тумаками и плотоядными ухмылками, спровоцировала тот самый ночной кошмар, из-за которого Стелла чуть не выбросилась в окно. Поди пойми теперь, какой такой яд проник в Стеллин разум и отравил ее сны. Может, она сама была виновата. Слишком кичилась своей красотой, слишком много сердец разбила, слишком много запретов нарушила. И потом, очень уж вольготно жилось Стелле в Америке. Ложка дегтя, решили наверху , ей не повредит. Да и с последней недо-смерти уже целых шесть лет минуло.

Дурной сон будто снес плотину в Стеллином сознании; единожды посетив девушку, он возвращался почти еженощно. Раз за разом отец загонял Стеллу в угол, чтобы надругаться над нею. Варьировались только детали: то сцена разворачивалась в сарае для сушки табачных листьев, то в Иеволи, в старом Ассунтином доме. Неизменно голой Стелле некуда было бежать, неизменно отец ее лапал. Потом стало еще хуже – отец терся о Стеллино бедро или живот своим членом. Дальше трения дело не шло, Стелла, хвала Господу, всегда просыпалась. В холодном поту от ужаса и отвращения, она и наяву чувствовала себя захватанной, загаженной.

Тони сдержал слово – заколотил окно в девичьей спальне. О Стеллиной попытке суицида если и вспоминали, то непременно с шуточками да зубоскальством. Вот этого я никогда понять не могла. Почему позднее, когда она отбрыкивалась от замужества, никто из родных не вспомнил, как ее подсознание предпочло смерть близости с мужчиной?

Теперь, с заколоченным окошком, духота летних ночей сделалась невыносимой. Часами Стелла маялась в постели. Жертва собственных подсознательных страхов, измочаленная бессонницей, она время от времени впадала в некое пограничное состояние. Даром что наваждение повторялось регулярно, девушка не могла к нему привыкнуть. Парализующий страх всякий раз был ей внове. После мучительной ночи Стелла еле-еле выдерживала десятичасовой рабочий день. Однажды она и вовсе не поехала на плантацию, настолько разбитой себя чувствовала.

Лежа рядом с Тиной, Стелла впивалась ногтями себе в ладони, чтобы не отключилось сознание, чтобы не началось кошмарное наваждение, и молилась: «Святая Мадонна, пошли мне отдых!» Еще она взывала к Маристелле Первой, призрак которой, конечно же, не остался в Иеволи, а увязался вслед за Фортунами. «Пожалуйста, перестань! – шептали Стеллины пересохшие губы. – Я знаю, что ты здесь. Прекрати этот ужас. Дай мне жить спокойно». Увы, мольбы не действовали.

Для чего был послан Стелле ночной кошмар? В наказание за то, что она жива?

Или в качестве предупреждения?

Поговорить о кошмаре Стелла ни с кем не могла, даже с Тиной. Достаточно того, что она сама страдает; незачем добавлять проблем близким. Ей пока было невдомек, что наваждение возымеет эффект на всю ее дальнейшую жизнь. Но вскоре Стелла поймет: не каждая рана подлежит штопке, а гадости имеют тенденцию к повторению. Летом сорок первого года Стелла научилась улыбаться, не разжимая губ (чтобы скрыть две дырки от зубов, которых она лишилась при падении с подоконника). Тогда же у нее появилось неконтролируемое отвращение к отцу. Если Антонио приближался к Стелле, клал ей руку на плечо или скользил взглядом по соблазнительным выпуклостям ее тела (что он проделывал весьма часто), Стеллу передергивало. Выдавались дни, когда Стелле за ужином кусок в горло не лез, если напротив нее во главе стола восседал Антонио.

Он же, если и заметил перемены в поведении дочери, – виду не подавал.

Кармело Маглиери сильно не повезло – парень познакомился со Стеллой всего через несколько месяцев после первого кошмара о поругании. При ином развитии событий – например, если бы ночной ветер свободно врывался в окно, или если бы Стелле не втемяшили с детства, что всякий половой акт есть изнасилование, или если бы миазмы, зародившиеся в Траччи, не потащились за Антонио Фортуной через весь океан, – при ином развитии событий, говорю я, Кармело Маглиери, пожалуй, не стал бы для Стеллы негодяем.