Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

– Значит, так ему и надо, стервецу.

Когда зазвонили к вечерней мессе, вышел агент и велел всем удалиться. В толпе зароптали. Ответом была фраза:

– Приходите завтра. В то же время, что сегодня. Мы все уладили, пароход отплывает в восемь утра.

Несостоявшиеся пассажиры, отупевшие от ожидания, переглядывались: верить или не верить? Уходить или нет? Помощники агента живо обежали приемную, разбудили уснувших, растолковали чуть ли не на пальцах старикам и деревенщинам, не понимающим итальянского, что все в порядке, плавание начнется завтра, а сейчас – по гостиницам, синьоры, да живо, живо.

К счастью, в гостинице оставались два свободных номера. Их Фортуны и заняли. Деньги на непредвиденную ночевку им выдал агент. Чичу хотел купить чего-нибудь на ужин, но Ассунта не позволила. Оставалось всего несколько лир, а Чичу еще домой ехать. Поэтому спать легли рано – и голодными.

– А ну как и завтра корабль не поплывет? – шепнула Четтина Стелле. Недостаточно тихо, впрочем, – Луиджи, было задремавший, сверкнул взглядом из-под тяжелых век. – Деньги-то все вышли.

– Не волнуйся, – невозмутимо отвечала Стелла. – Поплывет, никуда не денется. А денег мы запросто выручим – продадим Джузеппе бродячему шарманщику.

– Кому-кому? – До Четтины, как всегда, не сразу дошло.

– Шарманщику, говорю. Который по дворам с мартышкой ходит.

– Нет, Стелла, так не годится.

Стелла уже закатила глаза – глупышка эта Четтина, что с ней поделаешь, – когда сестра неожиданно добавила:

– Джузеппе вон какой вымахал. Шарманщику верзилы не нужны. Зато Луиджи отлично подойдет. Его и сбагрим.

Сестры переглянулись, а Луиджи прыснул в Ассунтин подол.

Вторую ночь подряд Стелла смотрела в потолок, белой завистью завидуя матери и сестре, что посапывали рядом с нею. Везучие! Эмоций через край, глаза на мокром месте. Плачут, плачут в подушку – да и засыпают, как обиженные дети. Стелла – другая. Господь ее обделил, она не умеет успокаиваться. Сосудики с исподу век могут сколько угодно пульсировать немыслимым утомлением – сон не идет к Стелле. Вместо блаженного забытья Стелле даны видения, почти галлюцинации – океанская бесконечность и пароход, разваливающийся на части, гибнущий в пучине.

«Графиня Савойская» благополучно отчалила назавтра, в восемь утра. И оказалась последним судном, выпущенным из Италии до конца Второй мировой войны.

А вот что пропустили Фортуны на родине, столь вовремя сумевши эмигрировать.

Через шесть месяцев после их отъезда, в июне сорокового, Муссолини объявил войну Франции и Британии. До сентября сорок третьего, когда капитулировало фашистское правительство, четыре миллиона итальянцев были представлены на театрах боевых действий по всему миру – от Сомалиленда до России. Погибло полмиллиона, из них треть – мирное население.

Для среднестатистического итальянца то было время лишений и страха. Солдаты – фашисты Муссолини, американские и британские «освободители», наконец, немцы, недавние союзники Италии, – по очереди захватывали деревни, в том числе Иеволи (где, как не без колебаний поведала мне одна местная жительница, они «брали верх над прекрасными девицами»). Я знакома с человеком, родившимся в 1943 году, аккурат через три года после того, как муж его матери был призван в армию. Он воевал на Восточном фронте, в России, сдался в плен и вернулся домой, где ждал его сюрприз. «Мы об этом не говорим, – сказал рожденный в сорок третьем. – Отцу пришлось смириться. Он понимает, что мать не виновата – у нее не было выбора».

По крайней мере, военные лишения обошли бабушку Марию. Она умерла через несколько месяцев после отъезда дочери и внуков. Вслед за хозяйкой в лучший мир отправилась и ослица – некому стало ее любить.

В 1956 году Четтина с мужем посетили родину. Путешествие приурочили к десятилетию совместной жизни. Деревня Иеволи произвела на Четтину самое удручающее впечатление. Народ поразъехался, а те жители, что остались, были апатичны, равнодушны к настоящему и склонны расчесывать старые раны. Родственницы, которых Четтина помнила очень смутно, пожелали нарядить ее в национальный костюм. Четтина поддалась. Pacchiana смотрелась на ней отлично, и родня нащелкала немало снимков: Calabrisella bella , с блуждающим взглядом, дезориентированная, стоит на церковном крыльце. По возвращении в Штаты пленка была проявлена, фотографии напечатаны и розданы Четтининым американским подругам итальянского происхождения.