Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

Ох, как холодно ей было – куда холоднее, чем прежде. Кожа в мурашках, кровь стынет – и та, что снаружи, под ногтями, и та, что пока в жилах. И звать на помощь бесполезно – нет никого, никто не услышит.

Через полчаса Кармело вернулся после ночной смены в баре, плюхнулся в коричневое кресло, ноги поставил на скамеечку, отключился, не разуваясь, совершенно уверенный, что Стелла спит в своей постели. Потому что где еще ей быть?

Томми Маглиери работал девятого декабря с четырех утра до полудня. В 3:15, перед сменой, он заглянул к родителям проверить, все ли в порядке. Вот многие сыновья так делают? То-то, что раз, два и обчелся. Короче, именно благодаря Томми Стелла не умерла в погребе, на бетонном полу, в последний раз, а была доставлена на «скорой» в больницу.

О дальнейшем я уже рассказывала. У Стеллы произошло кровоизлияние в мозг, требовалось каким-то образом понизить внутричерепное давление. Решение нашлось: экспериментальная операция с небольшим процентом шансов на успех. Суть операции в том, чтобы удалить часть мозга, поврежденного треснувшей костью, из лобной доли. Хирург был готов за это взяться (в научных целях), но не скрыл от молодых Маглиери, примчавшихся в больницу, страшной истины: если их мать и выживет, остаток дней она проведет в «овощном» состоянии.

Вдобавок на такую операцию не распространялась страховка. Хирург заломил 100 000 долларов наличными. И никому из молодых Маглиери не улыбалось потом говорить: «Нет, мы сделали далеко не все, что от нас зависело».

– Получается одиннадцать штук с носа, – живо подсчитал Томми. – Уж конечно, каждый из нас раздобудет такую малость для родной матери.

У самого Томми, у Берни, Гая, Фредди и Ричи деньги нашлись. У Минго – тоже (в то время он еще не пристрастился к героину). Арти и его молодая жена имели на двоих четыре тысячи. Остальное Арти занял у Гая в счет зарплаты (удобно – Гай был боссом Арти). У Никки ничего не было, кроме справок о слабом здоровье, но Томми, всю жизнь покрывавший брата, выплатил его долю. Джонни в больнице вообще не появился. Томми внес деньги и за него, причем с тех пор делает вид, что Джонни когда-нибудь отдаст долг. С другой стороны, может, так и правильно. У всех жены и дети, одному Томми семейное счастье не светит. Денежки, значит, у него сами копятся.

Как читателю уже известно, врачи с прогнозом ошиблись. Наверное, сами не догадывались, на какие чудеса способны. А может, просто не оперировали до той поры пациентов, столь упорствующих в бессмертии.

Так начались бесконечные тридцать лет.

Удаляя часть мозга, чтобы тот сам себя не раздавил, хирург удаляет часть личности. Навечно. Человек лишается умения подавлять страхи – но не самих страхов. Человек больше не управляет лицевыми мышцами – улыбается, даже когда зол. Способность к состраданию почти полностью вытесняется подозрениями.

Хирург вырезает память; не всю, конечно, а только часть. Зато освободившееся место живо занимают те воспоминания, что годами не выпускались на свет. Словно картофелины, извлекаемые на поверхность посредством дерганья за ботву, лежат эти воспоминания, ждут, покуда отряхнешь их от земли.

И вот чем был занят Стеллин мозг – точнее, то, что от него осталось, – в бесконечный период комы:

Свежайшее воспоминание – ступени, цементный пол, кровь.

Воспоминание шестидесятилетней давности – призрачные руки, снаружи давящие на дверь, ножка младшей сестренки, о которую Стелла споткнулась, вследствие чего вылетела вон из здания иеволийской школы, ударившись головой.

Душное летнее утро сорок первого года, Стелла приходит в себя после ночного кошмара. Она в спальне, сидит на полу; ее пульсирующее плечо стискивают Тинины руки.

Кухня в доме на Бедфорд-стрит, отец, колотящий Стеллу головой об импровизированный алтарь с фотографией Стеллы Первой – когда Тина проболталась про Стеллин тайник.

Январь двадцать шестого, сырой булыжник виа Фонтана, невидимая рука, не дающая Стелле разжать пальцы и скормить свиньям хлеб; копыта, втаптывающие Стеллу в ледяную грязь, – и расширенные глаза Четтины, которая словно язык проглотила.

Темная кухня на Олдер-стрит, холодный кафельный пол, удушье от куриной кости – и Тина, столь вовремя оказавшаяся рядом.

Похороны малютки Боба, всхлипывающая Тина, ее лепет: «Стелла, ты сможешь простить меня? За мою… зависть». Стелла тогда ответила: «Забудь ты эти бредни – зависть, сглаз и прочее!»

Она привыкла думать, что ее преследует призрак умершей сестры. Лишь теперь Стелле открылось: не та из сестер ей вредит, которая умерла, а та, которая живехонька.