Виктор Баранец - Офицерский крест [Служба и любовь полковника Генштаба] [litres]

Тут раздались жидкие аплодисменты. Это еще больше вдохновило Пепельницкого:

– Попа… Женская попа, – мечтательно глядя в потолок, нараспев говорил он, – как много дум наводишь ты в мужской голове! Попа… Ты предмет восхищения и ласк… Восторгов наших и нашего обожания! Скрипят шеи, когда головы мужчин с хищными глазами поворачиваются вслед тебе, созерцая твои заманчивые и тугие полукружья! Попа… Ты возбуждаешь нас в любом виде – под юбкой ли ты или в женских штанах, в трусах или в шортах! И уже тем более, когда ты абсолютно голая… А мы становимся пред тобой на колени, любуясь твоей чарующей красотой… Мы целуем тебя с высковольтным напряжением нежности и обожания… О по…!

– Пепельницкий! Ты педераст, что ли? Завязывай! – сердито крикнул Пахмутов.

– Такую душевную песню испортил, – мрачно сказал Пепельницкий, наливая водку в свою рюмку, – предлагаю тост за красоту женских поп… Таких, как у Лидии Тихоновны!

Все, кроме Пахмутова, чокнулись рюмками и опять загомонили.

– Эх, жаль что с нами нет здесь Кружинера, – грустным тоном сказал Журбей, – Яков Абрамыч нам бы столько анекдотов на эту тему нарассказывал… Давайте выпьем за него…

– Не чокаясь, – добавил Гаевский.

– Да-да, конечно, не чокаясь, – подтвердил Журбей.

– Когда Яков Абрамыч умирал, я успел его в больнице проведать, – вдруг в полной тишине заговорил Семин, – старик еще в сознании был. Белый весь, голова забинтована, речь плохая… Но он шутил, анекдоты даже рассказывал. Я вот этот, его самый последний запомнил… Значит, приехала кума к куму в деревню. Повел он ее погулять на природе. Проходят мимо поля. Кум спрашивает:

– Кума, а ты меня не боишься?

– Нет, кум.

– Смотри, а то я такой!

Заходят в лес. Кум снова спрашивает:

– Кума, а ты меня не боишься?

– Нет, кум.

– Смотри, а то я такой!

Возвращаются назад. Кум спрашивает:

– Кума, а ты меня не боишься?

– Нет, кум.

– Смотри, а то я такой!

А она ему:

– Если бы я знала, что ты такой, то надела бы трусы, а то комары всю жопу искусали!

Никто не засмеялся, – лишь грустные улыбки на хмельных лицах. «Кружинер даже с того света пытается веселить нас», – думал Гаевский, помогая Семину довести Пепельницкого до гостиничного номера.

Утром, когда завтракали в буфете, Гаевский, Семин и Пепельницкий сидели за одним столом.

– Какая же я тварь, господа, – вдруг зло сказал Семин, отрешенно глядя на розовый член вареной сардельки.

– Я это давно знал, – подколол его Пепельницкий, – но что тебя сейчас привело к этому запоздалому откровению?

– Я, Федя, после твоего проникновенного тоста про жопу… Я на рассвете все-таки эту Лидочку трахнул! Прямо в ее кабинете. Не устоял перед ее могущественной кормой… Поставил раком, как дикое животное… Она стонала так, что эта чахлая дежурная в дверь постучала и спросила: «Лидия Тихоновна, вам плохо?».

– Мне хорошо, Кариночка, мне очень хорошо! – ответила ей администраторша. И ведь не соврала!.. Но какая все-таки я тварь, господа!

– Не понимаю, не понимаю тебя, Семин, – удивленно промолвил Пепельницкий. – Пополнил трофеи, та-скзать… Я тебе завидую даже. Поимел такую крупногабаритную женщину… Приятные воспоминания на всю жизнь останутся в твоем кобелином сердце… Тут радоваться надо. А ты грустишь…

– Противно мне, Федя, противно! Сволочья… Ведь у моей чистой и доверчивой жены молодая попа еще красивей… А я на эту целлюлитную клюнул…

Семин помолчал, пережевывая сосиску, затем обратился к Гаевскому:

– Вот скажите мне, господин полковник, почему мы, мужики, твари такие? Имеем роскошных и верных жен, а на других баб все равно тянет. Хоть хрен на узелок завязывай! Почему так? Может, это непознанный человечеством инстинкт какой-то? Вы с высоты своего жизненного опыта можете объяснить это явление?

– Какое же это явление, – насмешливо откликнулся Пепельницкий, – это явление человечество давным-давно назвало блядством.

– Федя, помолчи, когда умные люди беседуют! – отрезал Семин, – я не с тобой, а с целым полковником разговариваю.

Гаевский задумчиво улыбался, что-то вспоминая. Сказал:

– Когда-то мой замполит называл это явление освежением чувств.

– Точно! – азартно воскликнул Пепельницкий, – человечество направо и налево трахается потому, что жаждет свежих чувств!

Мимо их стола прошла статная и крупнотелая официантка с пустыми тарелками. Под белым ее халатом спереди и сзади угадывались туго обтянутые полушария. Радары мужских взглядов со всех сторон цепко шарили по ним.