Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Пока нет восстающих против него обвинителей и осуждающих свидетелей, будто не имеющих никакой вины, проживших всю жизнь, якобы, без единого греха, чистых совестью и намерениями, пока не начинает воздыхать в виновном та масса чувств и эмоций, что спрятана и от него самого внутри его сознания, пока еще не приближается эшафот, хотя и видимый с помоста судилища даже слепым.

На обвиняемого смотрят, как на предмет, чье тело может лишиться головы, и как же многим хочется, что бы это произошло, по разным причинам: кому ради еще одной галочки в списке осужденных им на высшую меру наказания; кому зрелища ради; кому ради самоутверждения, что бы убедить себя, будто он лучше; кому в, якобы, мужественно слове обвинения, брошенном в скованного по рукам и ногам безответного преступника, видится личная отвага; кому, участие в подобном — уже приключение, запомнившееся на всю жизнь, и замечательнее чего в его жизни вряд ли что-то не сучиться, на ссылаясь в кругу таких же, как он друзей, завидующих ему, он сможет сказать: «я видел все это собственными глазами!»; кто-то просто глядя на это, произнесет, так чтобы никто не слышал: «Хорошо, что не я!»…

Каким образом подходят к назначению судей на тот или иной процесс? Да какая разница, однозначно, не учитывая нюансов, которые обязательно могут повлиять на судьбу подсудимых. Скорее всего — справится судья со сложностью ожидаемого процесса, таким образом, что бы подсудимый получил точно срок или нет.

Что такое пресловутая «внутренняя убежденность», на основе которой человек в мантии, обладающий всей полнотой власти для вынесения любого приговора? Константа ли это? Навряд ли! А если нет, то страшно ли должно становиться любому, только взявшему на себя труд подумать об этом…

Сообщая своему подзащитному о назначенном судье, Игнатьев явно не выражал удовлетворенности выбора.

— Алексей Михайлович, что ж вас озаботило — судья, как судья?

— Известно, что муж ее — судья женщина…, увы не ангел, лупит ее почем зря, будто ненавидит, но там где буйствует крайность, всегда есть место и полярности. В этом случае он влюбленный тиран, авторитарный собственник, в полную зависимость попала это женщина — жаль ее, но она благодаря этому не пожалеет вас! Она любит его, но ненавидит насилие, и более всего всех мужчин, способных поднять руку на свою вторую половину.

— Ну это же справедливо…

— Угу…, нооо…, она от вас и мокрого места не оставит — с ней у нас нет шансов, даже если убрать право звонка, и настойчивый административный ресурс, или волю, так сказать, народа, на которую так любят ссылаться обвинители, но которая, как правило, почти всегда рано нулю — повозбухают единицы и успокоятся. Хотя, подобные вам…, я имею в виду, в определенный, давно прошедший период, очень любят поднимать свой авторитет, обвиняя, особенно тех, кто ответить уже не может, в виду своего униженного положения.

— Ну что же…, кажется, у нас нет другого выхода, да иии…, как вы сказали «наш козырь присяжные заседатели»…, хотя в этом всего лишь возможность…

— Участие присяжных заседателей — это очень серьезное испытание! Причем для всех, и для них тоже, хотя, соглашаясь, они не думают об этом, испытывая часто настоящий шок от внезапного понимая необходимости участия в принятии решения, чьей-то судьбы.

— Несчастные! Раз так, то может стоит их освободить от этого!.. Может быть, стоит отказаться…

— Будьте потверже…, так вы расплавитесь на первом же заседании, хотя это и замечательно, рыдайте и стенайте — это цепляет, тем более, когда слезы истинные…

— Да, меня разрывает боль изнутри, но не стану паясничать… Алесей Михайлович, поймите, дорогой мой, сейчас я смотрю на мир, на себя, даже на своё будущее совершенно другими глазами, нежели…, дааа…, я понимаю, что это необходимое испытание…, нооо…, но вы не поверите, если я вам скажу, что меня волнует больше всего сейчас…

— Что же?

— Я боюсь измениться, страшно боюсь упустить, возрождающееся во мне…, но именно в горниле этого страшного судилище я смогу закалиться… Остальное почти не важно…

— Вы серьезно сейчас, Кирилл Самуилович? Что-то беспокоюсь я за вас…, и о вас… Вы себя хорошо чувствуете… Иии…, кстати, седина вам идет… и голову поднимайте выше, держите ваши открытые глаза, так, чтобы их все видели — поразительное зрелище…, простите, ради Бога, но должен это сказать, как об аспекте, вызывающем нужные нам сострадательные эмоции у присяжных — не может не вызывать!.. — Этот разговор состоялся с самого утра, еще до «подъема» обвиняемого из камер ожидания в подвале здания суда, куда Игнатьева пустили, благодаря обширным связям, что бы поддержать своего подопечного.