Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— Что за… — Положив корку на стол, Буслаев, почесал, и почувствовал какое-то неудобство, как бы приклеенное инородное тело в виде креста. Первая мысль была о какой-то болезни кожи, но потом забрежжила, какая-то другая:

— Ну-ка, малой, посмотри, что это у меня… — Попросил он задирая майку и показывая на то место. Молодой человек, думая, сначала, что это какая-то каверза из тех, что бывают в арестантской среде, отшутился, но посмотрев на сдвинутые брови просившего, ощутил его озабоченность, и решил присмотреться, после чего вскрикнул от неожиданности — на грудине был православный крест «восьмиконечный», каким и должен был быть, непонятно откуда там взявшийся.

— Что это?

— Крест…, будто выжгли…, или… хрен его знает! Ведь с утра еще не было…, и вроде как зажил уже… От куда он у тебя?

— Вот именно… Да что ж это?… — Тут он начал вспоминать касание головы сзади, снисхождение тепла в сердце, распространение его по всему телу, услышанные слова и о немощи, и о Святом Духе, и о том, что Кто-то с ним… Охвативший, сначала, страх быстро переросший в благоговение и предчувствие, чего-то великого и пока не объяснимого, бросили на колени перед маленькой иконкой Спасителя, прикрепленной на решетку окна. Перекрестившись, «Гомер» коснулся лбом пола и громко, и четко начал говорить на каком-то незнакомом, для остальных сокамерников, языке. Он даже не говорил, а как-то странно и красиво распевал, очень энергично, от чего заряжалась вся камера, казалось, затрепетали стены, задребезжали окна, с каждым словом вода в кружке, поставленной на стол и взятая в руки молодым человеком, поначалу улыбнувшегося, но увидевшего происходящее, застывшего, концентрически расходилась волнами от центра к краям, от чего парень быстро поставил емкость на место.

Так продолжалось минут пять, после чего Кирилл встал, что-то кратко сказал, наложил на себя крестное знамение, поклонился и сев на место, взял кружку и застыл, словно моментально замерзший.

Воцарившаяся тишина, скоро осторожно прерванная более старшим сокамерником:

— Послушай, «Гомер», ты вот сейчас перепугал не на шутку! Ты… эта…, объясни что с тобой? Вас, вот…, извини, конечно, нууу…, вас, кто семьи свои того…, вас вот не понять. Один вот просил постоянно убить его, обещая миллион долларов — заманчиво конечно, был бы на воле… Второй, как зомби нарезал * (Ходил) целыми сутками от «тормозов» * (Входная дверь тюремной камеры) до «решки» * (Решетка на окне тюремной камеры) кругами, что-то там себе нашептывая, мы вон с пацаненком глаз не смыкали, постоянно на «измене», а ты вооощеее… всех их переплюнул… Ты уж…, эта, скажи, чего ждать то?

— Ничего плохого… Крест «Животворящий» — это символ веры.

— Ага… — с утра не было, а к вечеру на пузе появился, это что же, нормально? А на каком языке ты сейчас стены содрогал?!

— Ну если я тебе скажу, что… А… Я не знаю, как объяснить от куда я знаю язык, на котором сейчас молился…, но так нужно… — Кирилл понимал, что многое из происходящего говорить не стоит, тем более такое личное…, он понимал, что нужно быть осторожнее, вполне парни могли подумать, что он спятил. Честно говоря, Буслаев и сам произошедшего осознать полностью не мог. Изменения в нем случившиеся он чувствовал настолько, что даже не мог чуть согрешить: не выругаться, не осудить, не обвинить, напротив, хотелось говорить, как сказали бы апостолы, видевшие Христа, благовествовать.

Внутри него происходила, какая-то борьба, пока неотчетливо определившаяся, единственно, что он ощущал — это не возможность нервничать, что прежде бывало, когда ребята включали громко телевизор, начинали играть в нарды или домино, просто спорить на повышенных тонах. Сейчас, само собой, когда он начинал читать молитовку, заглушавшую все напасти, да и сама молитва, это обращение к Богу, Который после сегодняшней службы, как-то, совсем явно, присутствовал, что Кирилл не мог объяснить, но принимал, ценил, теперь считал единственно важным, боясь, каким-нибудь образом изменить это состояние, вырывалось почти овеществленное слово, очень ощутимо выходившее из глубины его душевной боли, облегчая ее, что хотелось делать непрерывно, если и отрываясь, то для чтения Святого Благовествования.

Конечно, человек, даже таким чудным образом, не может перемениться в одночасье, привыкая быть грешником в течении всей жизни, стать иным очень трудно, чудо уже, если человек начинает об этом задумываться! Буслаев, как индивид, многое осознал, трепетно относился ко всему, что касалось Христа, обрел веру и даже больше — то, что казалось ему сном, в котором он ослеп, дало ему незыблемую уверенность в видимом, что было уже не столько верой, сколько знанием, наподобие того, что обладают Ангелы.