Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— Возможно… Значит, все те же и все там же?

— Слава Богу за все!..

Прошло два месяца ознакомления с материалами дела, наступил день принятия на свои рамена обвинительного заключения, означающего приближение процесса совсем вплотную.

Кирилл иногда терял спокойствие, происходило это в моменты отвлечения на суету мира, другие раздражители, будто специально устраиваемые бесами, выражающимися в обычных для тюрем режимных мероприятиях, сопровождаемых мелкими неожиданностями, позволяющими Буслаева в чем-то обвинить.

Так в день предъявления ему обвинения при обыске у него нашли «заточку» — сделанный из маникюрной пилочки маленький ножичек, о существовании которого он только узнал. Оказалось, что обыск был устроен неожиданно и по простоте душевной, один из сокамерников, убежденный, что обыскивать слепого никто не будет, сунул вещицу ему под подушку.

Исходя их обвинения и понимания администрацией возможности стремления к суициду, последняя заняла жесткую позицию и «поставила» его на специальный учет с обвинением «склонен к суициду», что пока не предъявлялось Буслаеву, хотя обыкновенно в подобных случаях обязательно бывает…

По возвращению от адвоката, его ждали несколько неприятных разговоров, с домаганиями на предмет: от куда у него такой нож взялся; кому он принадлежит, если не ему; зачем он; и так далее. Ответов прямых не было, зато достаточно нервных клеток погибло, благодаря чему упование и вера отошли на второй план, впустив на свои места уныние, а за ним и отчаяние, которому он подвергнется за следующими событиями сегодняшнего дня.

Только вставшего на молитовку Кирилла, снова вытянули из камеры в кабинет оперативного сотрудника, где уже с почти пристрастием начали звучать вопросы по поводу заметок в его тетрадке, показавшиеся подозрительными. Объяснения были краткими, понятными, снимающие любые подозрения, выставляющие сотрудника в неприглядном, даже смешном виде, что признать со стороны офицера было совершенно не возможно, поэтому допрос затянулся, порождая один стресс за другим.

Совершенно выжатым вернулся несчастный в камеру, с пониманием окружающей его ненависти и в связи с этим ожидающими испытаниями: «Путь меня ожидает трудный и далекий, а вот ни отдыха, ни помощи ждать не от куда… и как же это замечательно, ведь любое недоброе слово, любой плевок и подзатыльник — это искупление, несущее облегчение»…

В бессилии встав на молитовку, которую так хотелось кончать, он простоял больше часа, обращаясь со слезами покаяния к Богу, не преминувшему отозваться с успокоением и восстановлением ненадолго утраченных упования и подобающей силы веры: «Господи! как я так мог впасть в отчаяние?! Ты со мной и кто теперь на меня?!»…

Через несколько дней ему принесли обвинительное заключение, прочитать которое из-за своей слепоты, он не мог. Подержав в руках стопку листов, Кирилл поставил, где нужно подпись и спокойно забыл о стопке сшитых бумаг, до следующего появления адвоката.

Игнатьев совместил свое прибытие с новостью о назначенном первом дне заседания, которое должно было быть посвящено выбору присяжных заседателей в коллегию. Алексей, так же передал привет от Лагидзе, сообщавшего о написании им целого трактата об открывшихся возможностях изучения его феномена, который он отправил по назначению, чем заинтересовались и одобрили тему, но вот в отношении главного звена, которое собственно и нужно изучать, то есть Буслаева, ответ еще не поступил. Тем самым получилось, что исследовательский проект поддержан, а предмет исследования отсутствует.

Известие не обрадовало и не огорчило:

— На все воля Божия — Господь управит… — С тем «защитник» и удалился, сказав, что Лагидзе постарается пробиться на короткое свидание, если судья позволит, следователь не разрешил. Оставалось чуть больше недели, но это совершенно не задевало слепца — Господь хранил душу раба Своего в спокойствии…

За день до заседания случилось быть настоящей церковной службе в маленькой моленьной комнате пенитенциарного заведения, очень тепло и уютно отделанной под храм, имевший и небольшой алтарь и настоящие иконы, сразу видно намоленные в других местах в течении многих лет. Тюремная церковка сразу наполнилась благодатью чувствовавшейся и сотрудниками, с благоговением снимаших головные уборы при входе и накладывавших неумело на себя крестное знамение.

Место это притягивало почти всех служжащих, заставляло задумываться, как любое святое место подталктвало, хоть немного к милосердию и сопереживанию к арестантам. Близость Распятого Христа, даже за дверью, заставляла просто проходящего мимо, вспоминать о том, что здание сие место не простое, но дом страданий, где больший Страдалец из всех сам Господь, восшедший на страдания своею волею — здесь Спаситель всегда более близок, чем где бы ни было!