Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— Сейчас что ты хочешь, ведь ты без серьезной причины ничего не делаешь?…

— Хотел потешить себя — глупо, конечно…, мне было интересно в кого ты превратился…, так сказать поставить точку в конце предложения…

— Надеюсь, оно удалось? И на этом мы распрощаемся…

— Не знаю… Видя тебя в таком…, таким, я могу поставить этот знак препинания, только с одним чувством… — это предложение способно закончить только очередную главу, но никак не книгу!..

— Неужели, кто-то хочет начать исследования, а тебя поставят во главе…

— Ты слишком верно узнаешь мысли, причем не самые близкие к поверхности. Расскажешь, как ты это делаешь…

— Меньше всего этого бы хотел…

— Но ты отвержен прежней средой своего обитания, неужели это не понятно?… Тебе ведь не безразлична твоя судьба?

— Нет, не безразлична, теперь я не хочу смерти…, но знаю, чего от меня ждет Бог! Можно сказать, что я уже прошел свою земную стезю, знаю, что будет и после — разве есть смысл бояться урагана, когда знаешь, что спасешься?!..

— Кирилл Самуилович, прежде всего вам нужно понять, что мы делаем и зачем. То есть… Представители обвинения о вас хорошего мало чего скажут, так же и соответственно свидетели обвинения… Хотя, вот здесь мы с вами можем подумать…, во первых кто они?

— …

— Ну кто может быть приглашен?

— Не знаю. А кого сочтет нужным приглашать…

— Обвинитель?… Так… что мы имеем?… Им нужны будут показания в доказательство вашей вины…; все силы направят на последний день…; от куда видео запись, кто к ней причастен, кто может свидетельствовать, что именно вы на ней…; кто был в это время в доме; кто видел вас на кануне; очевидцы ваших отношений с супругой: охрана, прислуга, друзья, нам все важно, и еще важнее, что они могут сказать о вас. Как они…, все перечисленные эти люди — каждый, к вам относятся? Что еще можете предположить?… — Игнатьев, приблизительно понимал меру, которую может перейти каждый из предполагаемых им свидетелей обвинения, но это он, человек посторонний. Его же подзащитный мог основательно подкорректировать каждый момент, что-то подсказать, подтвердить или опровергнуть. Алексей, изо всех сил старался, не напоминая о самой трагедии, выяснить нюансы ей сопутствующие.

Буслаев же, хоть и присутствовал, но казался отстраненным, лишь слегка касающимся дела, будто подготовка эта была ни к его суду, а адвокат просто советовался с ним, по какой-то причине.

— Кирилл Самуилович, я все понимаю, но без вашего участия я не смогу…, понимаете, я же не провидец, хотя, конечно, вы можете совершенно отстраниться, как многие делают, но я же вижу — вам не безразлично! Хотяяя…, честно говоря, я не совсем понимаю ваше настроение…, будто вы уже прошли суд, и даже уже отбыли наказание…, но ведь мы либо в клинику, либо на пожизненное… Здесь не может быть по-другому…

— Я понимаю…, очень хочу помочь, но…, Алексей Михайлович…, при всей нашей совместной прыти…, мы попадем не на суд, а на судилище… — вы не хуже меня знаете конец…

— Честно?… Я научился себя убеждать в том, что даже очевидный безысход, имеет выход, а бесконечность заканчивается, если не сама по себе, то для отдельно взятого, имеющего начало, чего угодно. Я не смогу потом спокойно жить, если не буду уверен, что ничего не упустил, и сделал все по максимуму…

— Спасибо вам…

— Да не за что… Не подумайте, что я такой хороший… — это просто профессиональный подход, обоснованный привычкой никогда не проигрывать. Я, так самая лягушка, которая хоть и выдыхается, но из сливок масло взбивает!

— Хорошо, я помогу, я скажу, что у кого и каким образом нужно спрашивать, только пообещайте не приукрашивать…

Оба эти человека прекрасно понимали, что не будет ни одного наблюдателя за процессом сопереживающего главному его виновнику, что вся людская масса, присутствующая в зале судебного заседания, вряд ли испытает и толику добрых чувств к ним обоим. Десятки раз адвокат пробегался в воображении по разным вариантам протекания процесса, и каждый раз убеждался, что мало кто сможет переступить через себя, что бы хотя бы постараться понять всю глубину и ужас не самой трагедии, а жуть трагичности участвующей в этом личности обвиняемого.

Мало кто даже задумывается, что испытывал он тогда, переносит сегодня, что его ожидает завтра и потом, что преступление, за которое его теперь будут судить не должно и не могло было произойти, поскольку не имело и могло иметь не мотива, ни намерения, ни подготовки, ни выгоды, ничего, в чем можно было обнаружить, хотя бы один процент его вины, а не болезни. Без вины виноватый — это о нем.