Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Он и ощущал то себя по-другому, что отдаленно можно сравнить с шоком постигшим эскимоса на пару дней попавшего на океанические острова с пальмами, растущими на них кокосами и бананами, жарой, теплой океанской водой, рыбой, морепродуктами, которые всегда в изобилии, при отсутствии многих забот, сопутствующих любому холодному краю.

Причем тот сон он воспринимал не минутным промежутком привидевшегося, но действительно, почти бесконечным промежутком временем, проведенным в тех страшных муках и страданиях, закончившихся встречей со спасенными, к которым он обязательно вернется, минуя мытарства — большая часть его духовного мира ждала этого безусловно. Остальная же мизерная часть по-прежнему оставалась, прежней частью человека, которой и нужно было измениться. Разум его пока еще принадлежал тому самому человеку, что творил много зла еще не так давно, а несколько месяцев назад убил всю свою семью, чего он не в состоянии был забыть, не переживать, не винить себя, несмотря на обретенные знания и уверенность в своем спасении.

Кирилл Самуилович отдавал себе отчет, да и опорой ему были слова проповеди о падениях и вставании, что ничего еще не кончено, все только начинается, впереди предстоял некий путь, который нужно пройти прежнему человеку, а не осветившейся душе, и первое из наитяжелейших испытаний будет завтра, в череде следующих одно за другим! Господь с ним, он чувствовал тепло и благодать Святого Духа — с такой броней, такой поддержкой, защитой, любые испытания этого мира — ничто, а вера непоколебима. Именно поэтому он стал самой желанной добычей врага рода человеческого, в ком он еще чувствовал присутствие своего корня зла, не искорененного, но теряющего быстро и неумолимо свою силу.

«Гомер» сам это понимал довольно поверхностно, а уж объяснить, кому-то, тем более, людям далеким от веры, привыкшим к тому, что их образ жизни самый верный и удобный, вряд ли получится, поэтому ощущая какую-то особенность своей миссии, сути которой не знал, притом, что молчать он уже не мог, слепец решил действовать осторожно, начиная просто с истории…

Но сначала, его ожидал суд…

Наступивший первый день торжества справедливости с точки зрения закона, не сулил ничего хорошего. Любому человеку трудно и нерадостно проходить подобными узкими вратами, вводящими его в неизвестность. Расчитывающий только на себя человек, ставит себя тем самым на грань помешательства, уповающий же на волю Божию спокоен, хотя и не может избежать переживаний, тем более, когда речь идет о поступке, приведшем к трагедии всей его жизни, которой в принципе не могло быть.

Каким образом человек меняет отношение к самому себе, объяснить сложно, пытаться же понять, интуитивно полагаясь на свои собственные ощущения, ставя себя на чужое место вряд ли стоит. Нормальный мозг любого из нас будет уводить мысли от трагических минут, отвлекать от воспоминаний счастливых и уже потерянных, ибо невозможно ни одной психике вынести атаки отчаяния, без ущерба для самой себя. Человек сильный и волевой заставляет себя жить и с таким грузом, тщательно избегая мыслей о самоубийстве, желая пройти до конца предназначенное наказание.

Так выглядит идеальная готовность к ответу за содеянное, но и оно не может быть постоянно одинаковое, как и отношение разных людей к случившемуся, с кем-то посторонним, неординарно ужасному.

Подсудимый уже в клетке, отведенной для него в зале суда. Оглядываясь вокруг себя, обозревает он обычный зал, безвкусно заставленный трибуной, креслами с высокими спинками, какие бывают специально для возвышения сана положения в них садящихся; столы, и стулья по всему залу, расположенные необъяснимым образом, напротив клети — перила, отгораживающие двенадцать кресел же, для коллегии присяжных заседателей; телевизор на стене, герб, окна, куча микрофонов, маленькая одноместная трибунка для стоячего свидетеля, три двери, несколько камер в углах под потолком, снующий секретарь и все обволакивающий мрак неизвестности.

А что же делает слепец? Застывший в одной позе, прислушивается сначала к каждому звуку, больше к человеческим голосам, понимая, что основные реплики касаются его. Наслушавшись, обостренным уже слыхом, разных неприятностей, впитывает он обреченность, которой кишит все вокруг, впитывает остатки биополя этого зала, с множеством следов негатива, ибо не было в нем ни одного оправдательного приговора, но всегда страх и недюжие переживания. «Лучше здесь и сейчас — Господи, как же ты милостив мне грешному!» — Буслаев не рассуждает, но знает, что прав, а потому уголками губ слегка улыбается и закрывает веки, чем перестает привлекать своими белыми глазами всеобщее внимание, каждого вошедшего. «Слава Богу за все! Слава Богу за все! Слава Богу за все, и за скорбь, и за радость!» — повторяет он без устали, пока народ набивается в зал, занимая свои места.