Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Какие-то удары в тонкостенную металлическую дверь разбудили впавшего в сон Буслаева, а незнакомый голос, чуть не крича, обратился к кому-то:

— Готовимся к выгрузке!

— Вы мне?

— А вы еще кого-то здесь видите?

— Я не вижу… Я, слава Богу слеп!.. — Нет на земле человека, который услышав подобное, поверил бы радости, звучавшей в интонации реплики. Конвоир задумчиво взглянул на белые волоса седого человека, заслонявшие его лицо, и сразу, забыв зачем это сделал, произнес:

— Блин! Точно…, а как же нам быть? Вы вроде бы сюда то зашли сами… — Кирилл поднял лицо, луч света ударил, пробравшись сквозь щели двух дверей, осветив его белые широко открытые глаза. Послышалось шараханье, будто только говоривший человек, отшатнувшись, оступился и вот-вот должен был упасть, сопровождая все сквернословием, на что отозвались другие из конвоя, предполагая худшее.

Через минуту конвой в полном составе, стоял у лестницы, ведущей к двери в кунг, никто не мог решиться двинуться вперед и не в силах оторвать взгляда от лица Буслаева.

Первым пришел в себя начальник караула, державший в руках пистолет. Сплюнув и убрав оружие в кобуру, поинтересовался:

— Уважаемый, вы сами то в состоянии двигаться…, в смысле ходячий?

— Я могу ходить, но ослеп недавно, поэтому не уверен, что смогу ориентироваться…

— Ну тогда пошли… — Буслаев шел довольно уверенно, неся в одной руке сумку, другой держась за плечо впереди идущего конвоира. Так добрались до второго этажа, где его сначала, оставили в маленьком боксе, а потом, выведя в прилежащую комнату, хотели провести обыск, но застыли в нерешительности.

Обрюзгшее еще неделю назад лицо, подтянулось совершенно, став прозрачно благородным, тело, сбросившее несколько десятков килограмм за полгода, сегодня приобрело прямоту осанки и статность. Вряд ли его узнали бы знакомые, тем более с такими глазами и волосами. Прежде чем подойти к нему ближе, тем более коснуться, хотелось спросить разрешения. Будто понимая причину заминки, слепой начал раздеваться сам и попросил преступить, поскольку чувствовал, что такое затягивание неудобно сотрудникам и тяготит его.

Обыск прошел быстро, да и досматривать то было особенно нечего, поэтому через десять минут он оказался в камере, где его встретили двое крепких парней, достаточно доброжелательно к нему отнесшихся.

Для слепого человека любое новое помещение — это лабиринт, а тюремная камера — лабиринт, выхода их которого нет. Все всегда получается, как бы само собой, когда человек уверен, что по-другому и быть не может. «Господь управит, надо лишь уповать на волю Его» — говорил себе, еще недавно бывший атеистом, если не хуже, Буслаев. Повторяя эти несколько слов, перед началом каждого, не важно, большого или малого дела.

Первые несколько часов было сложно совладать с охватившими его переживаниями, связанными с новыми, ничего хорошего для обычного человека, не несущего, обстоятельствами — все, без исключения, лишь ухудшало с невероятной скоростью его положение.

Ослепнув в одночасье, лишившись надежды на возможность признания невменяемым в момент совершения преступления, осознав свою вины, что должно было усугублять его же отношение к потере всего, чем прежде жил, резкое и бесповоротное ухудшение бытовых условий, сам факт смены бокса психиатрического центра на камеру в тюрьме, объявленное ему решение о подготовке его к суду в виде ознакомления с материалами дела, неопровержимые мысли о неизбежности пожизненного заключения, оставленность всеми, всеобщая ненависть — что еще можно прибавить, чтобы втолкнуть человека до конца жизни в жуткое отчаяние?!

Конечно, все перечисленное Кирилл Самуилович понимал, не забывал ни на минуту, но был благодарен Богу, отвечая на каждый прилив уныния: «Слава Богу за все!». Как это может быть, с усмешкой поинтересуется читатель, предполагая фанатичную ненормальность человека, пытающегося убедить в подобном? И будет прав, поскольку простого ответа, дорогой мой, для сложноустроенного твоего, причем тобой же, мира, у меня нет, но нет ничего не возможного.

Представь себе будущую мать в муках ежедневной тошноты и бессилия токсикоза, проживающую каждый день беременности, притом видя своего супруга нисколько не страдающим, крепким и здоровым, пусть и сопереживающим, но кушающим и после этого не «общающимся» с унитазом, при том, что надвигающиеся роды не просто пугают, но вводят все глубже и глубже в состояние постоянных страхов от возможных осложнений, патологий, боли, в конце концов, а в случае, удачного появления на свет малыша, несколько месяцев, а может быть и лет, бессонницы, суеты кормления, ухаживания, бдений над новорожденным, совершенно не способного на самостоятельную жизнь. И все ради чего?! Мужчине сложно понять, но женщине, рождающейся с таким непомерным потенциалом любви, которого могло бы хватить на несколько десятков, а может быть и сотен мужчин, обычно страдающих отсутствием этого чувства в нужных количествах, и понимать ничего не нужно.