Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Игнатьев, стоявший невдалеке, успевший, буквально за пять минут до этого, сообщить во время проведения личного обыска бывшего депутата конвоем о его месте, куда его этапирую, о принятом решении объявить его обвиняемым, и в связи с этим, с необходимостью начать, буквально на днях, ознакомление с материалами уголовного дела, а это значит, что суду быть, а милосердию чахнуть.

Знающие, когда-то лично Буслаева, почти поголовно злорадствовали, да и подавляющее большинство граждан относились к нему так же, хотя и считали его судьбу давно решенной, предполагая избегание наказания.

Странно устроен сегодняшний мир, в отдельно взятом нашем государстве. Объявите во все услышание о приговоре пожизненного заключения или расстреле такого субъекта и большинство в это не поверит, даже если собственными глазами увидит труп.

Кирилл относился к группе арестантов, чей суд желался народными массами, как возможность почувствовать им себя равными с представителями правительства, совершенно не задумывающимися над тем, что если с такой высоты столкнули своего, не пожалев, не прикрыв, не позволив быть справедливо признанным в момент совершения убийств не отвечающим за свои поступки, то что же ожидает простого человека!

«Хлеб и зрелища» — во все времена были основными и необходимыми требованиями черни. Эти два неразрывных собрата, как пища для пуза и ума низко интеллектуального, не ученого, разучившегося видеть, думать, понимать разумное индивида, представляли, в случае их предоставления на потребу даже в минимальных количествах, вполне надежную гарантию личного спокойствия властьпридержащим.

Пока народ получает хлеб, ни важно какого качества, и имеет возможность смотреть низкопробное, бахабное, развратное, отвлекающее своей сутью, не важно какой, от настоящего состояния и положения, зрелище, этим народом можно управлять, его же и используя в своих всевозможных нуждах.

Время проходит, история пишется, как пишется, государство сменяет государство, идеология идеологию, а неизменные на выбор: «хлеб и зрелище» или «страх», так и остаются — кнутом и пряником в руках управления одних другими — остальное утопия мира материального. В духовном же мире ни то, ни другое не имеет совершенно никакого значения, поэтому часто, дабы не иметь противовеса, способного обращать внимание на выше написанное, выбивающиеся из границ пузогенетальных потребностей, духовные ценности и нравственные опоры, просто вырезают, как язвы, а скорее, единственно здоровые куски тела, дабы болезненность основной части не видна была…

Сон: «Дверь открылась с присущим ей металлическим лязганьем огромных замков и скрипом еще более мощных петель, впустив в горнило отрицательных эмоций и страстей, человека, еще недавно не подозревавшего о возможности такого своего положения.

Многие непривычные эмоции овладевают впервые входящим в тюремную камеру, ставя его на грань нервного срыва — это начало затяжного стресса, который обеспечен ему до самого освобождения в той или иной степени.

Гораздо большие опасения, чем встречавшиеся о этого в его жизни, пытаются руководить его поведением. Незнания норм которого в этих условиях, заставляет быть предельно осторожным, либо, напротив, пытаться показаться себя нисколько не переживающим, независимым, ничего не опасающимся, все знающим опытным человеком. Скромность украшает любого, осторожность оберегает, внимательность, терпение, сдержанность выступают спасителями.

Кирилл, входя в помещение, прекрасно понимал справедливость возможного к себе отношения, но и представить не мог, что его появление может нести в себе столько надуманных сложностей, создавать такое напряжение, откликнуться враждебностью, причем, в общем-то благодаря ни ему, но ранее находившимся в этой камере.

— Слышь, браток, а ты случаем не тот…, ну…, депутат?

— Да, я бывший…

— Так это ты всю свою семью завалил, что ли?

— «Реактивный психоз»…

— Ты псих, что ли?

— Я безопасен совершенно — такое только раз бывает в состоянии «сумеречного сознания»…

— Сюда то че тебя закатали? Ты ж вроде неприкасаемый…

— Лишили депутатской неприкосновенности… — Эта суета, необходимость вести диалог, призывать свою волю к необходимости обороняться, пытаясь спуститься на интеллектуальный уровень двоих сокамерников, в общем-то, понятно, почему не находящихся в восторге от его появления, отрывало его от важных мыслей. В институте ему казалось, что он мог читать чужие размышления, здесь он растворился в свои опасениях, что сбрасывало его в прежнее состояние отчаяния, только теперь с осознанным чувством вины, в бесконечной безысходности и безвыходности, чему он поначалу поддался: