Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Даже к машине, которая нас возит, мы относимся более заботливо и аккуратно, чем к себе, часто ставя ее техническое состояние выше своего здоровья, а уж про душу я вообще молчу. Она не механизм, о ней почти ничего не известно, так же, как об уме, ибо они бесплотны, да и о телесном мозге не известно почти ничего, а наши знания, которыми гордится человечество — песчинка в бесконечности существующих!

Еще хуже мы относимся к другим людям, замечая в них в основном только то, за что можно их поосуждать и покритиковать, между прочем, часто имея и в себе то же самое, даже в большем количестве. Мы замечаем, как растут наши дети, но не видим, как они меняются внутренне, воспитывая их, мы прикладываем силы, таким образом, что бы нам было удобно их растить, в лучшем случае так, как нам кажется, и совсем редко действительно заботясь о верном направлении своих усилий…

Вернемся к Буслаеву и суду. Так что же замечательного было в отношении присяжных заседателей к нему? Эти люди смогли оторваться от своих нужд, проблем, печалей, болезней, еще много чего, и рассмотрели его с позиции дня сегодняшнего, а разделив его жизнь на отрезки, позволяющие увидеть этого человека, в разрезе времени всей его жизни.

Когда мы читаем книгу автора, старательно разъясняющего нам подобные моменты, они и то ни всегда заметны, а здесь с десяток заседаний дали этим людям полную картину перемен, и главную из них — раскаяние, не остановившееся, как у Иуды Искариота, в отчаянии повесившегося на суку осины, а нашедшего в себе силы признать в себе эти изменения, принять их и делающего все, чтобы научиться быть им преданным. Именно такой взгляд человека на другого и ставит перед ним вопрос: «А какого же мне судить — вчерашнего или сегодняшнего?!». Конечно, скажет читатель, поднимая вопрос о доверии: «Но как поверить, действительно ли он такой сейчас? Как этому поверить, если я его не знал прежним, а ведь он хотел казаться лучше себя, обманывая и себя и окружающих, не хочет ли казаться другим и теперь?».

Милосердие — это не рассуждение о том, как его примут или какое она окажет действие на человека в отношении которого оно проявлено — это акт милосердного к тому, кто в этом нуждается ради Бога, которое сразу должно забываться, ибо соделано не ради земного, но ради Вечного…

Таким же, каким восприняли его большинство присяжных заседателей воспринимал себя и Буслаев, конечно, сейчас мы говорим лишь о верхушке «айсберга» личности. При этом «Гомер» прекрасно помня, кто он, что он был до этого, даже каким образом стал мерзостью в глазах Божии, до чего это довело, зная, что именно его изменило, и куда теперь он обязан идти.

Когда человек, окутанный чужими милостями и добродетелью, не в состоянии ни оценить, ни сберечь, ни рассмотреть этого, то все дары благие теряются с соответствующим последствиями вины за их потерю. Меняется многое только для неблагодарного и злого, а не для того, кто выступил для него благодетелем, хотя и случается, что облагодетельствованный отвечает злом на доброе дело, что нужно принимать никак отношение к произошедшему Создателя, а реакцию на ваше добро врага рода человеческого, просто впадшего в лютую ненависть к вам за богоугодное дело. Не пугайтесь этого, ибо воздастся и вам, и потомству до тысячного колена!.. А зло страшно, лишь принимающим его, ибо оно само по себе не может войти в человека, но только по его согласию.

В нетерпении ждет, мой дорогой читатель подробностей о вердикте: «Виновен, достоин снисхождения!» — из двенадцати против были только двое, один воздержался. Что значило конечный срок.

Теперь дело оставалось за конкретизацией лет, которые придется провести слепцу в неволе, при том, что в этом случае появился еще один шанс, и Игнатьев, празднуя победу, готовился к нему — попытке замены реального срока на лечение в психиатрической клинике, в чем был совершенно уверен, чего нельзя сказать о его подопечном и вот почему.

Кирилл Самуилович, услышав вердикт, по началу возрадовался, но уже оказавшись внизу в подвале, в отведенной ему, маленькой камере ожидания, испытал настоящий шок, поняв, что все время нахождения в лагере строгого режима он не сможет находиться один!

Случилось так, что в его мозгу произошло не только осознание, но и смирение с таким отшельническим пребыванием всю оставшуюся жизнь, что преобразовалось в действительные и действенные мысли его нахождения, будто в монастыре в затворе, что позволит вести вполне монашескую жизнь, более для себя желанного он и не мог представить, ведь не зная точно планы Проведения Господнего, мы привыкли думать о долгих годах, ожидаемых нами впереди, даже в том случае, если понимаем о небольшом оставшемся сроке жизни.