Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Он умолк. И в то время как на другом конце провода бушует Гарайс, Тунк осторожно кладет трубку сверху, на аппарат, но не вешает, выскальзывает из кабины, тихо прикрывает дверь и, зайдя в соседнюю кабину, своим обычным голосом вызывает номер семьсот восемьдесят пять.

К телефону в Грюнхофе подходит хозяин трактира Мендель.

— Говорит уголовная полиция. Срочно позовите к аппарату старшего лейтенанта Врэдэ. Он сидит у вас в зале. — И после паузы: — Врэдэ, это я… да… обойдемся без фамилий. У меня все удалось. Пусть ваши люди будут наготове. Минут через пять вам позвонит Гарайс. Вы, разумеется, ничего не знаете.

И уголовный комиссар Тунк спокойно покидает кабину. Между тем из соседней кабины, откуда он звонил три минуты назад, выныривает служащий почтамта и нерешительно смотрит на комиссара.

— В чем дело? — Тунк ободряюще кивает ему.

— Вы случайно не звонили из этой кабинки? — неуверенно спрашивает служащий.

— Я? Разве вы не видели, откуда я вышел?

— Конечно, видел. Извините, пожалуйста. Но, может, вы заметили, кто там был только что?

— Кто? Погодите-ка. Да, кабина была занята, когда я подошел. Я еще по рассеянности влез туда. Кто же там стоял? По-моему, какой-то рабочий, да, рабочий в синей куртке. И, кажется, был страшно взволнован.

— Значит, рабочий? В синей куртке? Благодарю вас. Я так и доложу. Спасибо. — Служащий ныряет обратно в кабину, а уголовный комиссар скрывается в толпе.

Аптека «Айнхорн» не пользуется в Альтхольме хорошей репутацией. Люди предпочитают ходить — пусть это и втрое дальше — в аптеку Заломона или в Вассермановскую.

Причиной сему «айнхорновский» аптекарь Хайльборн, страдающий той мягкой формой сумасшествия, которая в народе зовется дурью. Хайльборн никогда не дает покупателям того, что они хотят, а предлагает им лишь то, что считает нужным сам. Если фрау Марбеде, например, просит дать ей от страшнейших, убийственных головных болей пирамидон, то аптекарь отпускает ей клизму, «чтобы вы наконец избавили свой кишечник от всякой дряни». А девушкам и молодым мужчинам он с удовольствием прилагает к покупкам презервативы: «По крайней мере, не будете вечно бегать ко мне за „гонозаном“ и уколами от триппера».

В последнее время аптека «Айнхорн» почти безлюдна. Ибо свою воспитательную деятельность Хайльборн распространил и на альтхольмских врачей: одобряя далеко не всякий выписанный ими рецепт, он увеличивал или уменьшал дозу по своему усмотрению, в связи с чем на него подали в суд.

Его «бойне», как говорят злопамятные альтхольмцы, существовать осталось недолго. Но пока у него не отобрали патента, он еще хозяйничает в своей лавочке, заполняя время тем, что все увеличивает и увеличивает самому себе дозы морфия. Занят он по горло, — ведь приходится то и дело кипятить иглы для инъекций, а после них наступает долгое блаженное забытье…

Но он не всегда в одиночестве. Нередко в провизорской, рядом с ним, часами сидит фрау Шаббельт. Эти двое нашли друг друга. Оба старые, неопрятные, с седыми нечесаными космами, грязными руками, бескровными серо-желтыми лицами, дрожащими губами. Иногда фрау Шаббельт, уронив голову на стол, спит беспробудным мертвецким сном после крепких снадобий, которые варит ей Хайльборн. Порой он сидит, свесив голову на грудь, и слюна тянется у него изо рта на жилет и сорочку; оба оторвались от Альтхольма, у обоих нет больше ни семьи, ни друзей, ни привычной ненавистной постели, ни места на кладбище, уже купленного и огороженного…

— Нет, еще рано, не уходите, — говорит он ей сегодня. — Выпейте-ка еще одну, а я пойду приму хороший четырехпроцентный. — И он уходит в торговый зал.

Она смотрит неподвижным взглядом во двор, на серые пучки гниющей упаковочной соломы, на разбитые ящики, ощетинившиеся ржавыми гвоздями. Спустя некоторое время, обнаружив, что аптекарь все еще не вернулся, она принимается звать его: — Господин Хайльборн! Господин Хайльборн!

Но вскоре ей это надоедает, она сливает остаток из бутылки в рюмку и делает большой глоток, потом встает и с трудом ковыляет к двери, держась за стол, стулья, шкаф и стену, в торговое помещение.

Там, прильнув к стене, стоит Хайльборн и прислушивается к шуму на улице. Через окна, из-за внутренних полуставен ничего не видно. Снаружи доносится дикий, угрожающий рев.

— Т-сс! — шепчет Хайльборн, приложив палец к губам. — Т-сс! Это за мной, хотят упечь в дурдом, но меня они не найдут.

Женщина тоже прислушивается.