Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Теперь и Зольдин и Гайер, отпустив знамя, замолотили саблями. Хеннинг, перекатившись на бок, телом прикрывает руку, еще способную держать древко, по другой руке сыплются удары. Полицейские бьют и бьют, задыхаясь, бледные от ярости, а вокруг этой маленькой цирковой арены, обтекая ее, завихряясь, с неослабевающим напором течет поток крестьян. Шествие продолжается.

По длинной дороге, от центральной тюрьмы к городу, бежит человек. Он только что стоял перед серой мертвой стеной, которая вдруг обрела голос, появилось чье-то белое лицо, раздался крик о помощи: они истязают Раймерса, тюремщики губернаторские, республиканские живодеры, да будьте вы прокляты все!

Банц спешит, словно на карту поставлена не жизнь другого человека, а его собственная. Знакомые крестьяне давно остались где-то позади. Куда они пропали?

Но ни двое, ни десять, ни сотни крестьян ничего тут не сделают. Ему видятся тысячи крестьян, которые стоят перед мертвой бетонной стеной с ее зарешеченными дырами. И если эти тысячи откроют рот и гаркнут, то это не будет крик о помощи, от бессилия, нет, тут сразу распахнутся ворота, падут стены и на волю выйдут осужденные Республикой.

Он бежит, а в его голове проносится мысль о трех ящиках из-под маргарина, с взрывчаткой, которые заперты в сарае, дома. У этих ящиков силы не меньше, чем у десяти тысяч крестьян, они открывают ворота, поворачивают мысли в головах, делают из бонз трусливых пресмыкающихся, эти ящики проложат любой путь.

Сейчас он кликнет крестьян. Он им скажет, какую шутку сыграли с ними, как их опять надули, — Раймерс-то сидит здесь!

Когда он, задыхаясь, прибежал на Рыночную площадь, она оказалась опустевшей. Безлюдными были тротуары, свободными — стулья за окнами пивных. Банц понял, что демонстрация уже в пути, и побежал дальше.

Миновав поворот на Буршта, он увидел, что вся улица запружена нескончаемой бурлящей толпой.

— Что случилось? — спросил он, переводя дух. — Почему не идете?

— Впереди чего-то застряли.

— Кажись, там драка с красными вышла.

— А где Ровер? Падберг? Хеннинг?

— Кто их знает, наверно, в голове.

Банцу надо к ним. С минуту он размышляет. По Буршта не пройдешь. Это ущелье забито от стены до стены, прохожие, автомашины, повозки, — безнадежно. Но есть параллельная улица, Банц через проходной двор выбирается на нее. И вот путь свободен. Банц пускается бегом, его рука невольно крепче сжимает палку: ух, эти красные, он им сейчас всыплет!

Свернув на Грюнхоферштрассе, он выбегает на Штольпер-Торплатц, перед ним, теперь уже с другого конца, узкая Буршта. Бросив взгляд на голову колонны, Банц застывает, у него перехватывает дыхание.

Из-за стычки с полицией первые ряды остановились, идущие следом под напором колонны подались в сторону; улица во всю ширину заполнилась плотной, как стена, массой крестьян. А перед этой стеной, через два-три метра друг от друга, цепью стоят полицейские и бьют резиновыми дубинками и саблями демонстрантов, стремясь оттеснить передних, которых вновь и вновь подталкивают задние. Руками и палками крестьяне защищаются от ударов, пробираются вдоль стен, чтобы дворами выйти на Грюнхоферштрассе, но их оттесняют назад и дубинками гонят под дубинки.

У Банца вырывается яростный вопль. Вот оно, государство! Вот оно какое, да иным он себе и не представлял его.

«Кровопийцы! — думает Банц. — Кровопийцы! Избивать беззащитных, ни за что!»

Продвигаясь по краю улицы, он еще издали нацеливается на верзилу-полицейского, который саблей молотит людей по головам и бессмысленно кричит при этом: «Дорогу!»

Банц подкрался к нему сзади, перехватил палку с другого конца, но не замахнулся. Ему вдруг показалось недостойным ударить человека сзади, и он лишь сильно пнул его по голени.

Резко обернувшись, полицейский дико взглянул на Банца и промычал:

— Дорогу!

— Дорогу! — передразнил его Банц. — Ах ты живодер! Дорогу… — И рукояткой палки огрел его по виску так, что верзила, крутанувшись вокруг собственной оси, рухнул на мостовую.

Словно вдруг протрезвев, Банц посмотрел на упавшего, потом на лица стоящих рядом крестьян и будто сквозь пелену заметил, что они глядят на него вроде осуждающе.

— Уж больно он саблей размахался, негоже это, — пробурчал Банц и тихонько пошел прочь в сторону трактира тетушки Лизхен.

«Не стоит мне тут больше встревать, — подумал он удрученно. — Зайду-ка выпью пива».

Не успел он ступить на нижнюю ступеньку трактирной лестницы, как за его спиной раздался шум, топот.