Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Падберг обдумывает речь, которую он произнесет в Аукционном павильоне: «Факт превышения полицией своих полномочий можно будет использовать… Это весьма характерно для нынешнего правительства… Ультракрасные и нацисты делают что хотят, а мы, крестьяне, исключение».

Там, где Грюнхоферштрассе пересекает Буршта, стоит регулировщик уличного движения. Он дежурит с девяти утра до восьми вечера. В этом месте Буршта расширяется, образуя площадь Штольпер-Торплатц и сквер с традиционным памятником героям.

Обычно регулировщики и обнаженные изваяния героев созерцают друг друга. Сегодня же взгляд постового, гауптвахмистра Харта, устремлен вдоль Буршта, навстречу надвигающейся демонстрации. Четверть часа назад мимо Харта прошагали двадцать его коллег под командованием полицмейстера Калленэ: им надлежало занять вокзал и ведущие оттуда к Аукционному павильону улицы, на которых расположены фабрики. А десять минут спустя промчался в запарке какой-то велосипедист и, чуть сбавив ход, крикнул ему:

— Твои там подрались с крестьянами, их побили. Я поехал за остальными. — И он нажал на педали.

Харт пытается сообразить, что же случилось: кого побили — крестьян или полицию? А может, этот велосипедист просто рабочий и разыграл его? Надо бы бежать на помощь, вдруг им приходится туго… Кто же сегодня дежурит на Рыночной площади? Харт автоматически делает отмашки проезжающим автомашинам, стараясь почаще становиться так, чтобы видеть Буршта и то, что оттуда надвигается.

А там, еще вдалеке, смутно виднеется огромная толпа.

К регулировщику стремительно направляется господин в маленькой суконной шляпе с кисточкой. Его сапоги с отворотами громко стучат подковками по мостовой.

— Вахмистр, как тут пройти к Аукционному павильону?.. Так, благодарю. Понял, спасибо. Найду… А вы смывайтесь-ка отсюда побыстрее, как ваши коллеги. — И, отойдя шагов десять, добавил: — Не то получите по морде, как они получили. — И уже в двадцати шагах горланит: — От нас получили! Нас, крестьян!

— Стой! — кричит Харт. — Стой! Приказываю вам остановиться!

Он хотел было рвануться в погоню, но тут к перекрестку приблизились две автомашины, Харт дал отмашку, а когда обернулся, то господин с кисточкой уже исчез.

«К вокзалу он пойти не мог. Иначе я бы его видел. Ну, попадись мне только! Чертов навозник! Еще грозится… Погоди, как бы вам самим морды не разукрасили! Навозники вонючие!»

По улице бежит какой-то человек, пыхтя, спотыкаясь, бежит прямо к нему. Харт с изумлением узнает своего начальника, Фрерксена.

— Где люди? — хрипит тот. — Пусть Калленэ с людьми немедленно!.. Крестьяне… — Он обессиленно умолкает.

— Слушаюсь, господин старший инспектор! Докладываю: нахожусь на посту регулировщика. Один велосипедист, кажется, уже поехал за подкреплением.

— Зовите людей, Харт! — кричит Фрерксен, срывая голос. — Бегите. Скорее! Крестьяне… Знамя…

Гауптвахмистр Харт, бросив последний взгляд на бледное, искаженное лицо своего начальника, припускает рысью к вокзалу. «Морду набить… — мелькает у него в голове. — Кому же сегодня набьют морду?..»

Фрерксен, оставшись на «островке безопасности», размахивает руками, дает сигналы. «Людей, скорей, — думает он. — Крестьяне совсем близко. Еще минуты три, и…»

По Буршта, от Рыночной площади, приближается велосипедист. У «островка» он резко тормозит и слезает. Фрерксен узнает его: это Маттиз, деятель местной организации КПГ, смутьян, каких мало.

— Господин инспектор, — говорит он, приветливо улыбаясь, — господин старший инспектор, я ее все-таки нашел. И привез вам. Вот она… — И он протягивает Фрерксену его саблю, согнутую, перепачканную, без ножен.

Фрерксен не сводит с нее глаз. Однако он находится на регулировочном посту. Вокруг уже собираются люди, и крестьяне близко. А Маттиз стоит перед ним с этой грязной железякой, подобострастно осклабившись.

— Куда я ее дену? — растерянно спрашивает Фрерксен. — У меня же нет ножен, — и шепчет: — Спрячьте ее, немедленно спрячьте. Вон туда, у памятника, за пьедестал…

И его глаза, полные муки, следят за Маттизом, который с нарочитой медлительностью, вскинув саблю на плечо, будто ружье, с ухмылкой оглядываясь на собравшихся зевак, перешагивает через ограду, не спеша, со вкусом, ступает на клумбу с геранью, идет дальше, добросовестно вытаптывая цветы, и, еще раз хитро ухмыльнувшись, с видом заговорщика скрывается за пьедесталом, словно вознамерился прямо на глазах у полиции справить там нужду.