Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

«А Гарайс-то в отпуске! Сидит себе дома! Видел бы, как мне достается, помог бы».

И, все еще продолжая бежать, он пытается представить себе, как бы Гарайс решил эту задачу: «Толстобрюхий, разве он так побежал бы?.. Жирный боров, ему хорошо сидеть дома… Стал бы выхваляться, людям зубы заговаривать… Нет, подлаживаться — это не по мне. Терпеть не могу…»

Вслед за своим начальником трусит обер-вахмистр Маурер. «Какая глупость! — размышляет он. — И всегда этот Фрерксен дурью мается. Где же остальные? Что мы — втроем справимся, что ли?.. И Шмидта не видать, застрял. А, да ладно, теперь все равно. Ух, болваны… Уж как-нибудь отберем знамя».

А толстый обер-вахмистр Шмидт обливается потом, он здорово отстал. «Ну опять я, именно я должен бежать, как нарочно. Уважаемые коллеги прохаживаются себе по Буршта, а я гони, пока сердце не лопнет. Маурер тощий, шестьдесят пять кило, ему что… а каково мне, — центнер с гаком. Эх, надо бы скинуть вес, лимонную диету, что ли…»

Впереди колонны внезапно выныривает Фрерксен. Не долго думая, он бросается к Хеннингу, хватает древко и, задыхаясь, кричит: — Я конфискую знамя! Слышите, конфискую!

Хеннинг, не слушая его, крепче сжимает древко обеими руками.

— Знамя наше!

Первые два ряда придерживают шаг, но колонна продолжает двигаться, напирает, следующие ряды тоже хотят посмотреть, что там случилось. Знамя покачнулось, толпа все накатывала, образовался затор, сквозь который успевает протиснуться обер-вахмистр Маурер. Он судорожно хватает древко, за которое держится Фрерксен, знамя качается из стороны в сторону и наконец падает. Коса с дребезжащим звоном ударяется о мостовую.

Фрерксена толкают в спину; полуобернувшись, он видит перед собой горящие гневом глаза, два сжатые кулака и слышит угрожающий голос: — Убери свои грязные лапы! Не трожь! Наше знамя!

Опять толчок. Удар. Еще удары по плечам. Вот и Маурер, он тянет к себе древко за один конец, а Хеннинг за другой. Подножка, Маурер падает. Лежа, он не выпускает древка, за которое кроме Хеннинга ухватились еще трое или четверо крестьян. Полотнище накрыло его наполовину.

«Где Шмидт? Где уголовная полиция? Плохо дело», — думает Фрерксен.

Удары опять сыплются на него. Тогда он откидывается спиной на напирающих и, воспользовавшись мгновенной передышкой, выхватывает из ножен саблю… Его руку тут же стиснули чьи-то пальцы, а к глазам, вплотную, приблизилось белое от ярости лицо того крестьянина, который перед этим оттолкнул его от знаменосца. Падберг кричит: — А ну, убери свой секач!

Фрерксен борется, пытаясь высвободить руку. Лица вокруг него полны ненависти, а те, что в окнах, полны любопытства. Противник выворачивает ему руку, хрустят суставы, сабля со звоном падает на мостовую. Фрерксен успел лишь заметить, как она сверкнула среди множества сапог, потом на нее наступили и она исчезла из виду.

Высвободив наконец руку, Фрерксен хватается за пистолет. Маурер уже поднялся, с багровым лицом он смотрит на начальника.

— Пистолеты к бою! — кричит Фрерксен срывающимся голосом. — Дорогу!

Кое-как образуется узкий проход, и Фрерксен, не отдышавшись от борьбы, со сползшими запотевшими очками, почти ничего не видя, кидается в него. Вот он добирается до тротуара по ту сторону площади, публика, глядя на него, расступается со смущенными лицами…

Он прислоняется к стене дома…

К нему спешит Маурер: — Не удалось. Маловато нас.

— Где Шмидт? — спрашивает инспектор, тяжело дыша.

— Ему там досталось. А, вот он, с Пардуцке ведет какого-то крестьянина, наверно, в участок.

— Пустите меня, — возмущенно кричит Ровер. — Вы меня ударили, я жаловаться буду вашему начальству.

— Сперва успокойтесь, — вежливо говорит ему Пардуцке. — Придете в участок, выпьете у нас стакан водички.

— Плевал я на вашу воду. Не имеете права меня задерживать.

— Видал, — обращается толстяк Шмидт к Пардуцке, — как он мне чуть руку не сломал о фонарный столб? Ну и ну, и ведь, наверно, не в первый раз лезешь в драку.

— Думаете, так я и дам вам себя колотить? Вы меня вдарили, я дал сдачи!

— Сколько раз я вам кричал «с дороги!»? — пыхтит, обливаясь потом, вахмистр. — Не хотели отойти, вот и отведали дубинки.

— Куда ж я отойду, когда кругом народ? Вы бы смогли?

— Вы обязаны освободить место, — поучительным тоном замечает Шмидт, — когда полиция командует «с дороги!». Как вы это сделаете — нас не касается.

— В следующий раз, когда поеду в ваш треклятый Альтхольм, — цедит сквозь зубы взбешенный Ровер, — приделаю себе глаза на задницу, чтобы не прозевать тебя.