Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Непременно разделаемся. Но кому он это мог сказать? Ведь Хайнсиусу не во всем можно верить.

Когда Штуфф около половины двенадцатого вышел из ратуши на Рыночную площадь, она уже не выглядела, как обычно в этот предполуденный час, малооживленной, с редкими прохожими и двумя-тремя автомашинами, спешно пересекавшими Альтхольм по пути из Штеттина в Штольпе.

Повсюду группами стояли люди, и по одежде, степенным тяжеловатым движениям и медлительной речи любому видно, что это крестьяне, уже не говоря о Штуффе, который мог бы многих из них окликнуть по имени.

Но у него сейчас нет желания с кем-либо заговаривать, он устал, ему опостылел весь свет, его тошнит от заверений в дружбе, которыми он только что обменялся с жирным льстецом Гарайсом. Ему хочется сейчас в темный уголок, где-нибудь у тетушки Лизхен, хочется пива, водки, забвения.

Ковыляя по улице, Штуфф размышляет: «Пожалуй, все-таки погляжу демонстрацию. Мало ли что… Начнется она в три, значит, еще есть четыре часа. Выпить вполне успею… А вот и „Балтийское кино“, какой-то новый фильм, взгляну-ка на витрину, надо будет сочинить рецензию строк на восемнадцать».

Перед витриной со снимками он замечает знакомую фигуру.

— Блёккер, ты чего тут торчишь? Небось тоже не посмотрел вчера фильм, старый пройдоха?

Коллеги-соперники из «Хроники» и «Нахрихтен» трясут друг другу руки.

Могут враждовать между собой газеты, могут оплевывать друг друга владельцы газет, и ненавидеть — главные редакторы; дружба между репортерами местной хроники нерушима. Они обмениваются новостями, утаивая «самое новенькое», выручают коллегу: «Сходи за меня в суд присяжных»… «Отдай мне пожар в Юлиусруэ»…

— А ты из уголовки? Что новенького?

— Взлом на даче. Драка в трактире Крюгера. Во дворе торгового дома пьяный с разбитой головой. Бери, так и быть. А у тебя?

— На шоссе у Штольпе столкнулись две машины.

— Убитые есть?

— Нет.

— Ерунда. А раненые?

— Двое тяжело.

— Здешние?

— Нет, штеттинцы.

— Не годится. Но все равно, отдай мне.

— Строк десять сделаешь.

— Пять, не больше… Ну, а как насчет крестьян, что-нибудь даете?

Репортер «Нахрихтен» щурится: — Крестьян? Да нет, спасибо. Не интересует. Ничего у них не выйдет.

— Я тоже так думаю. Человек пятьсот соберется, самое большее.

— Триста.

— Может, и так. Не пойду я туда к трем часам, — заявляет Штуфф.

— К трем? Ты спятил. В три я пойду спать.

— Ну да? Я тоже.

— Так как? — спрашивает Блёккер. — Выпьем? Я угощаю.

— Угощаешь? Утром? Ты не заболел, старина?

— Жарко, пить хочется.

— Забавно. Забавный сегодня день. Ладно, что захочешь, то и расскажешь.

— Нет, Штуфф, не сюда. Здесь полно крестьян. Пойдем в кабачок Крюгера. Там прохладно, тихо, и он расскажет нам о драке.

Они молча идут дальше. Блёккер мается, не зная, как сообщить Штуффу, что его вызывает Гебхардт.

— Эй, папаша Бентин, кого ищешь? — окликает Штуфф плешивого крестьянина.

— Здорово, Штуфф. Ты не видал Ровера из Нипмерова?

— Понятия не имею. Крестьян тут полным-полно. А что? Передать ему что-нибудь, если увижу?

— Да ведь я пообещал бургомистру, что нынче приду к нему с вожаками. И вот никак не сыщу Ровера.

— К бургомистру? Чего вам, крестьянам, надо у этого красного?

— Гарайс неплохой мужик, хоть и красный. Надобно вот сыскать Ровера.

— Ладно, папаша Бентин, увижу — скажу, что ты его искал.

— Спасибо, Штуфф. Ты приходи днем, послушай, как наши говорить будут. Налоговой управе и властям крепко достанется.

— А как же, на первой странице про вас напечатаю! — с насмешкой отвечает Штуфф. — Хлебопашцы! Пошли, Блёккер.

И они входят в заведение Крюгера.

В семи километрах от рыбацкой деревни Штольпермюнде стоит одинокая усадьба под названием Штольпермюнде. Отвратительная песчаная дорога тянется через дюны и заболоченные луга, на которых больше камыша и хвоща, чем травы. Здесь хозяйничают чайки и дикие кролики. Вряд ли найдется что-нибудь более заброшенное и захолустное, чем усадьба Штольпермюнде.

Это, собственно, и не усадьба, а бедный крестьянский двор, всего сорок — пятьдесят моргенов наитощей земли. От небогатых посевов хлеба и овса бо́льшая часть достается кроликам. Семья крестьянина пробавляется только картошкой.

Ни батраков, ни батрачек здесь нет. Крестьянин Банц, его жена и девять детей справляют всю работу сами. Наведываясь с детьми в деревню Штольпермюнде, — раза четыре-пять в году, — жена Банца сетует, что они вовсе не растут: это все от тяжкой работы, от зари до зари, а жизнь впроголодь.