Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Я счастлив. Если исчезновение приказа было ловушкой, то она захлопнулась прежде, чем я в нее попал. Господа остались с носом.

— Вы уверены?

— Я только что разговаривал с Берлином. Министра еще не было у себя. Но советник Шустер сказал мне, что вопрос решен: насчет огласки больше ни слова. В Берлине недовольны ходом процесса. Нападки на полицию считают нежелательными. Крестьянское дело желательно уладить. Секретный приказ остается секретным.

— Но ведь Шустер — приятель Тембориуса?

— Именно! Я всегда говорил, что Тембориус не согласится. Показаний не будет!

— Слава богу! Что бы вы делали?..

— Ах, — бургомистр беспечно улыбается, — какой-нибудь выход нашелся бы, но так — лучше.

— Да, конечно. Но тогда мне непонятно, почему партийные лидеры…

— Их не туда занесло: на них угнетающе подействовала атмосфера в зале суда. Кровожадность полиции. Полицейские наточили сабли. Кровавый пес Фрерксен… Никакое социал-демократическое сердце не вынесет этого.

— Кстати, Фрерксен сегодня опять выступал.

— Фрерксен меня больше не интересует.

— Он попросил слова для заявления. Выступая, ссылался чуть ли не на семнадцать параграфов. Он оправдывал конфискацию знамени и нападение на демонстрантов. Во-первых: согласно постановлению полиции от такого-то года в черте города запрещается носить обнаженные косы. Во-вторых: на демонстрации нельзя ходить с палками. В-третьих: руководители не подали предварительной заявки на демонстрацию, как положено. В-четвертых: колонна недозволенным образом использовала во время шествия более чем половину проезжей части. В-пятых и до в-семнадцатых та же чушь.

— Успех был большой?

— О да, — у защитника Штрайтера. Тот спросил его: «Господин старший инспектор, в тот момент, когда вы конфисковали знамя, вы помнили все эти постановления?» На что Фрерксен: «Не дословно». Штрайтер: «Но по смыслу?» — «Да, большинство. Примерно». И Штрайтер: «Меня удивляет, что вы, господин старший инспектор, при такой феноменальной памяти, забыли столь важное предписание, согласно которому полиция обязана охранять процессии демонстрантов при любых обстоятельствах». Фрерксен остолбенел.

— Могу себе представить. Как вы думаете, чья это марионетка?

Асессор задумывается. Вытянув губы дудочкой, начинает насвистывать. Наконец говорит: — Проще простого. У этой песенки два куплета, один сочинили внизу, другой наверху . — Он выжидающе смотрит на шефа.

— Вы полагаете? — изумляется тот.

— Верховью ведь тоже хочется подать голос. Но…

Звонит телефон. Гарайс берет трубку, слушает.

— Итак, асессор, меня затребовали на допрос. Пошли?

Выйдя на улицу, он продолжает: — Наверно, я чувствовал бы себя чертовски паршиво сейчас, если бы не соображал, что к чему. Ладно, закончу поприличнее свои показания, кое-кому наступлю на мозоль, а потом усядусь в зале, за столик между Майером и Рёстелем, и буду слушать. Даже если это затянется еще на месяц, я не могу обойтись без свежих доказательств, что люди действительно так глупы!

— Слава богу, что вы поговорили с Берлином.

— Да уж, поистине: слава богу!

У входа в зал суда Гарайс и Штайн расстаются. Асессор шмыгает к публике, а Гарайсу приходится ждать: допрашивают очередного свидетеля. Штайн со скучающим видом прислушивается. Опять одно и то же, как им не надоест!

Затем председатель объявляет:

— Теперь нам предстоит завершить допрос господина бургомистра Гарайса.

Все поворачивают головы к двери.

Слышно, как служитель выкликает фамилию, дверь открывается, и Гарайс входит. Задержавшись на пороге, он оглядывает зал.

Вот он, бургомистр Гарайс. Начальник альтхольмской полиции, а также заведующий жилищным и транспортным управлениями, отделом благотворительной помощи, общественными заведениями. Исполненный достоинства, он неторопливо шествует к судейскому столу, останавливается прямо напротив председателя и слегка склоняет голову. Любезно, вежливо, как подобает важной персоне. Однако всем своим видом он говорит: я недоволен тем, как вы ведете процесс.

Публика (в том числе Штайн) видит его сзади. Огромная черная спина, благообразная массивная голова. Левый профиль обращен к подсудимым, защите и представителям Штольпе, правый — к обвинителям и прессе.

Вежливым кивком и движением руки председатель отвечает на приветствие. Затем любезно говорит:

— Мы весьма сожалели, господин бургомистр, что были вынуждены на какое-то время лишить вас возможности присутствовать на заседаниях, которые для вас, как начальника полиции, несомненно, представляли бы интерес. Однако решение о том, в каких пределах вам дозволяется давать показания, прибыло из Штольпе лишь сегодня утром. В десять часов. Я тут же распорядился известить вас.