Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Банц!

— Делай, что говорят, пока не рассвело.

Он остается ждать. Шумят тополя, их еще отец посадил. Ветер доносит со двора запах навоза. К зиме он собирался выложить камнем навозную яму, чтобы дождями не смывало жижу. Не выйдет, значит.

В заборе надо парочку-другую столбов добавить, да еще он несколько яблонь посадить хотел. Тоже не выйдет.

Он забирает у жены часть поклажи, и они направляются к лесу. Идут молча. Лишь войдя в лес, он говорит: — Не пугайся, там лежит один.

— Лежит?

— Убил я его. Нечаянно. Он деньги выкапывал.

— Кто он?

— Не знаю. Посвечу, увидим.

— Зачем ты это сделал?

— Он деньги выкапывал. Я подумал, что это Франц. Злость меня взяла, в сердцах стукнул.

— Да, — вздыхает она. — Вот так всегда — по злобе, в сердцах. Уже тридцать лет. Нет, сорок.

— Да, — говорит он.

Некоторое время они идут молча. Потом она спрашивает:

— Куда ж ты теперь?

— Не знаю. Видно будет.

— А что со двором станет?

— Двор твой! — с бешенством говорит он. — Только твой! Все отродье гони прочь, если обнаглеет. Твой двор. Нашими с тобою руками поставлен. — Тише: — Может, я тебя потом вызову, как устроюсь.

Остановившись, он сбрасывает поклажу:

— Так. Дальше не ходи. Насобирай хворосту и камней. Заходить придется поглубже, из-за кроликов. Поверх закидаем камнями и сучьями.

Убедившись, что жены поблизости нет, Банц зажигает фонарь, берет лопату, кирку и принимается за работу. Через час все окончено. Усевшись на лесной опушке, он ест. Она молча сидит рядом.

— Денег тебе дать? — спрашивает он.

— Нет, — отвечает она. — Не надо.

— К зиме пеструху продай. У нее до весны молока не будет.

— Ладно, — отвечает она. — Продам. — Помолчав, тихо спрашивает. — Кто ж он такой?

— Не знаю его, — отвечает он еще тише. — Молодой какой-то.

— Господи, — вздыхает она.

— Кирку и лопату соскреби хорошенько, чтоб свежей земли на них не осталось. И наведывайся сюда почаще, следи, чтоб зверье не разрыло.

— Ладно.

Он поднимается: — Ну, я пошел.

Она тоже поднимается.

— Я пошел, — повторяет он.

Она молчит.

Он не спеша поворачивается и идет в сторону моря.

Внезапно она кричит во весь голос: — Банц! Банц!

В темноте ей видно, как он медленно, задумчиво кивает головой.

— Да, — печально говорит он. — Да. — И после паузы: — Вот так-то.

И уходит к морю.

Этим же вечером, в четверть одиннадцатого, в дверь квартиры Тредупов постучали.

Фрау Тредуп, писавшая письмо к сестре, бросает взгляд на часы:

— Молодец, Макс, быстро обернулся.

Но на пороге стоит Штуфф: — Ваш муж дома, фрау Тредуп?

— Нет, господин Штуфф, но вот-вот должен вернуться.

— Можно, я здесь подожду его?

— Конечно, заходите, если это вас не стеснит.

Штуфф обстоятельно усаживается, вынимает сигару, но, взглянув на спящих детей, прячет ее.

— Курите, курите, господин Штуфф. Дети привыкли. Муж тоже курит.

— Нет, лучше не стоит… Как у него настроение?

— Сначала было немножко подавленное, ну а потом, когда мы решили уехать, он оживился.

— Вы решили уехать? — Штуфф даже привстал. — Неужели из-за Гарайса? Послушайте, фрау Тредуп, вашего мужа мы выручим. Завтра все представители прессы заявят председателю суда протест против подлой выходки Гарайса. Все. — Штуфф ухмыляется. — Отказалась одна лишь «Фольксцайтунг» — ей не понравилась наша солидарность. Ну и, разумеется, «Нахрихтен».

— Это очень любезно с вашей стороны, господин Штуфф, очень любезно. Макс, конечно, обрадуется. Но уже поздно. Господин Гебхардт сразу же выставил Макса на улицу.

— Так не пойдет! Исключено. Тредуп не должен с этим мириться. Выгнал? Без жалованья?

— Без.

— Вы должны подать иск, фрау Тредуп, о таких вещах надо растрезвонить.

— Нет, господин Штуфф, мы не будем жаловаться. Честно говоря, я далее рада, что так получилось…

— Ничего себе!

— Максу надо уехать отсюда. Не повезло ему здесь, господин Штуфф.

— Да, пожалуй, вы правы. С нами, свиньями, поведешься, сам свиньей станешь.

— Ну что вы, господин Штуфф, вы совсем другой человек. Вы — мужчина. Вы можете себе иногда позволить такое. А Макс, он же еще совсем мальчишка, он, если ступит в грязь, так измарается с ног до головы.

— Вы настоящая женщина, — говорит Штуфф с уважением. — С вас надо брать пример.

— Допустим, сегодня надо. А завтра?

— Завтра тоже, — заверяет Штуфф.

— Скоро одиннадцать, должен уж прийти.

— А куда он помчался в столь поздний час?