Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Сумерки сгустились. Присевший было крестьянин резко поднимается и шагает к лесу.

Вслед ему звучат растерянные голоса: — Что такое?.. Куда вы?.. Прошу вас!..

Доктор Хюпхен, догнав крестьянина, берет его своими тонкими пальцами за руку.

— Дорогой мой, прошу вас, вы же не бросите здесь нас одних? Медицинский советник говорил без злого умысла…

— Будете молчать, тогда повезу.

Они стерпели этот «ультиматум», ибо Толяйз объявил, что сам он наверняка не найдет дорогу. Забравшись в машину, они сразу погружаются в дремоту, затуманенные алкоголем мозги охватывает сонливость.

Все вздрагивают от неожиданности, когда Толяйз зажигает фары. Мотор включен, шофер усаживается за руль, крестьянин — рядом.

И снова они едут.

Но им уже не дремлется, все нервничают в ожидании чего-то неизвестного.

Доктор Хюпхен начал было вполголоса: «Блестящая режиссура», однако его не поняли. Господа считают это просто подлостью. Они смотрят на дорогу, пытаясь что-то разглядеть впереди, но в свете фар мелькают деревья, тянутся пашни, картофельные поля, перелески, время от времени проплывает сгорбившийся между скирдами темный хутор.

Проселок сменяется проселком. Ни единого шоссе. Толяйз демонстрирует свое мастерство и мчит по ужасным дорогам, не снижая скорости. Где-то башенные часы пробили одиннадцать, и тут же раздался бой других часов.

— Слушайте, а это не альтхольмские куранты?

— Чепуха. В Штольпермюнде есть такие же. Мы где-то недалеко от берега, я чувствую запах моря.

Проводник что-то быстро говорит Толяйзу. Тот начинает ругаться.

— Черт бы тебя побрал! Сюда?..

Через быстрый поток переброшен мостик из шести досок.

Доктор Хюпхен испускает крик: — Нет! Пожалуйста, не надо!

Но машина уже рванулась вперед. Хюпхен с воплем валится обратно на сиденье. Слышно, как доски просели, раздался треск, — но вот машина выскочила на луг. На берегу несколько ив. За ними выгон.

Неожиданно кабриолет выезжает на серую мощеную дорогу, настоящее шоссе. И останавливается у задней стены какого-то темного, показавшегося им гигантским здания без окон.

Проводник, спрыгнув, распахивает дверцу машины.

В темной стене бесшумно открывается маленькая дверь. Они входят, ошалевшие от езды, с одеревенелыми ногами. И, войдя, все мысленно ахают: «Господи, мы же в Альтхольме! Господи, да ведь это Аукционный павильон!»

Лишь один, скрипнув зубами, произносит вслух: — Проклятые крестьяне!

В огромном зале кромешная тьма. Только в одном углу, на эстраде, горят две свечи на столе. Две обыкновенные стеариновые свечки в убогих эмалированных плошках.

Господа ощупью пробираются к этим мерцающим огонькам, натыкаясь на опрокинутые стулья, перевернутые скамейки, барьеры, деревянные столбы. Они то сходятся, то расходятся, огибая препятствия, окликают друг друга вполголоса и еще больше путаются, когда их голоса эхом возвращаются со всех сторон. Наконец они все же собираются у эстрады.

— Кто будет говорить?

Манцов: — Естественно, я.

На эстраде открывается левая дверь, входят двое. Один высокий, крепкий, некоторые узнают его: Франц Раймерс, вожак «Крестьянства».

Второй в роговых очках. И он кое-кому знаком: Падберг из газеты «Бауэрншафт».

Манцов сразу начинает: — Благодарим вас, господа, что вы все-таки сдержали свое обещание. Вы нас сочли дураками. Что ж, разок мы можем позволить себя одурачить. При условии, что все хорошо завершится. Так вот, господа, я предлагаю: окончить на этом торжественную часть с интимным освещением и отправиться куда-нибудь в удобное для вас место, где мы посидим за кружкой пива и рюмкой водки и выскажем друг другу все, что наболело. Согласны?

Эхо повторяло каждое слово Манцова. Было унизительно разговаривать, находясь у подножия эстрады со стоящими на два метра выше людьми. Быть искренним было бы нелепо, приветливым — глупо.

Крестьянин Раймерс отвечает: — Присутствующим здесь представителям Альтхольма надлежит знать, на каких условиях крестьяне готовы простить причиненное им зло и заключить мир с городом Альтхольмом.

Условия гласят:

Во-первых: почетный возврат знамени.

Во-вторых: немедленное увольнение со службы виновных — Фрерксена и Гарайса.

В-третьих: уголовное наказание полицейских, напавших на крестьян с обнаженным оружием.

В-четвертых: выплата раненым крестьянам достаточной пожизненной пенсии.

В-пятых: уплата единовременного штрафа в сумме десяти тысяч марок.