Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Не можем. — Пауза. Тредуп говорит громче: — Да. — Опять пауза. — Сколько ты сказал? Сотню марок?

— Не возражаю.

— Дай мне двадцать авансом.

Вынув кредитку из бумажника, Штуфф разглядывает ее. Затем ручкой малюет в уголке крестик.

— Держи. Двадцать в счет платежа.

Тредуп ухмыляется: — Мог бы и не малевать крестик. Ведь знаешь, что получишь обратно.

Штуфф не слушает: — Крестьяне предпочитают пить у «Тетушки Лизхен», в задней комнате.

— Хотел бы я знать, — ворчит Тредуп, — почему я все время должен убирать за тобой навоз.

— Потому, что ты жаден до денег, мой мальчик. Вот когда разбогатеешь, тогда и за тобой будут убирать… Ты там поосторожнее, крестьяне к тебе не очень-то.

— Привет, камрад.

Штуфф смотрит ему вслед.

— Пора с этим кончать. Так и быть, последний раз. Точка.

Он включает радио.

Его трогают за плечо.

— Вот.

Тредуп кладет на письменный стол «Открытое письмо» крестьянина Кединга и двадцать марок. По десятке.

Штуфф, выпучив глаза, смотрит на письмо и деньги, потом на Тредупа. Тот бледен.

— Можешь давать присягу, что с объявлением все в порядке, — бормочет Тредуп.

— Трусы — самые большие храбрецы, — медленно говорит Штуфф. — Трудно было?

— Часа два проторчал во дворе, оттуда через окно все видно. Ждал, пока налижется как следует. Потом поддерживал его, когда он блевал. Письмо так и лежало в наружном кармане.

— Он тебя узнал? — Думаю, что нет. Надеюсь.

Штуфф отсчитывает деньги.

— Восемьдесят. Правильно? С удовольствием выпил бы с тобой вечерком. Но, судя по твоему виду, мне кажется, что тебе нужнее домашний уход. Пойду-ка я к тетушке Лизхен прямо сейчас, разопью с этим мужиком еще бутылочку. Завтра он не должен помнить, что с ним было сегодня.

— Письмо возьмешь?

— Перепечатай-ка его быстренько и отнеси в набор. Название села опусти, Кедингов в районе много, и навлекать на мужика лишние неприятности не стоит. В конце концов, по уголовному кодексу это принуждение.

— Вымогательство?

— Нет, принуждение. Это полегче.

— А вообще, что нам за него переживать? Пускай садится за решетку!

Штуфф внимательно разглядывает Тредупа: — Вот что, Макс, поговорил бы ты по душам со своей женой. Ведь так ни к черту не годится. Клянусь тебе, что это было последнее грязное дело, которое ты провернул для меня.

Тредуп подходит к Штуффу почти вплотную.

— Знаешь, Герман, — шепчет он доверительно, — мне кажется, что я теперь гожусь только для грязных дел.

Он быстро покидает комнату, и Штуффу приходится самому печатать на машинке «Открытое письмо».

— Разумеется, возьмем машину, — заявил Манцов. — Если переговоры пройдут успешно, город оплатит все расходы.

— А если не пройдут? — робко спросил доктор Хюпхен.

— Как это не пройдут, если с нами едет сам доктор Хюпхен! Пройдут!

Худой, аскетичный доктор застенчиво и польщенно хихикнул.

В просторном кабриолете, который в четыре часа пополудни отправился в Штольпе, сидело шестеро: Манцов, Браун, медицинский советник доктор Линау, Майзель, доктор Хюпхен и шофер Толяйз, он же владелец автопроката.

— Я взял Толяйза, — объяснил Манцов, — хотя он начисляет за километр на пять пфеннигов больше. Если крестьяне вздумают нас отлупить, то в нашей команде будет, по крайней мере, один опытный драчун.

За нанесение телесных повреждений Толяйз успел отсидеть раз шесть или восемь.

Доктор Хюпхен, устремив на Толяйза восхищенный взгляд, прощебетал звонким птичьим голоском: — Ах, господин Толяйз, вы мне покажете сегодня ваши бицепсы?

На что Толяйз ответил: — А вы, оказывается, старый греховодник, господин доктор, не в обиду будь сказано.

Пассажиры разразились хохотом, доктор Хюпхен ликовал, настроение у всех было блестящее.

Доктор Линау пел встречному ветру куплеты о веселой трактирщице, Манцов на заднем сиденье вытягивал из Брауна, с которым редко встречался, свеженькие похабные анекдоты, доктор Хюпхен глазел на бычью шею Толяйза, а Майзель слушал всех сразу, стараясь запомнить самое интересное, чтобы потом рассказать.

По пути завернули в трактир выпить по стаканчику. Но получилось по три; лишь доктор Хюпхен сидел чуть в сторонке и пил свой лимонад, закусывая бананом. Доктор Хюпхен был трезвенником и вегетарианцем.

Тот, кто слышал об этом впервые, ничуть не удивлялся и говорил: «Это же сразу видно».