Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Да? — удивляется Штуфф.

— Так вы же сами напечатали! В донесении, мол, сказано, что палка семь сантиметров толщиной, что она, мол, опасное оружие.

— И вам ее вернули?

— Куда там. Это вторая… Как думаете, сколько во мне весу?

Штуфф прикидывает: — Килограммов сто двадцать пять.

— Сто тридцать. И прострел у меня. Могу ли я ходить с магазинной тросточкой? «Опасное оружие»… Курам на смех!

— Вот именно.

— Однако вы его напечатали.

— Я поместил официальное сообщение. Но я напечатал и кое-что другое.

— Верно. А теперь напечатайте еще. Одно письмецо. От читателя, и чтобы фамилия моя полностью. Вот тут она написана.

Это открытое письмо муниципалитету Альтхольма с требованием в недельный срок уволить отягченного преступлением старшего инспектора полиции и отягченного преступлением бургомистра Гарайса. В противном случае сельские хозяева примут свои меры. «От имени многих сельских хозяев крестьянин Кединг из Каролиненхорста».

Штуфф в нерешительности: — Малость резковато, а?

— Черт подери! А не резковато было, когда шуповцы у меня, калеки, вырвали палку и я растянулся во всю длину?

К плечу Штуффа прислоняется Тредуп и шепчет: — То, что надо. Сможешь доказать Гарайсу и «Фольксцайтунг», что письма от читателей подлинные.

— А это что за человек? — спрашивает крестьянин Кединг.

— Это, некоторым образом, мой писарь-батрак, — отвечает Штуфф.

Крестьянин, насупив мохнатые брови, пристально разглядывает то одного, то другого. Затем неожиданно рявкает: — А ну-ка, верните мою бумажку, пачкуны! Видать, вы такие же говнюки, как и те.

Грохнув дверьми, он покидает редакцию. Штуфф озадаченно щурится сквозь пенсне.

— Не понравился ты ему со своим «писарем-батраком», — говорит Тредуп.

— Мужик что надо. Это он твои фотоснимки учуял, Макс.

— Брось ты, при чем тут…

В дверь входит Браун — «Текстильные товары».

— Что это за бешеный от вас выскочил?

Штуфф осторожен: — Да тут один крестьянин был. Теперь сюда много крестьян заходит.

— У вас найдется для меня минут пять времени, господин Штуфф? Мне нужно вам кое-что сообщить.

— Вообще-то времени у меня нет, но для вас… Входите, располагайтесь. Тредуп, зайди, может, объявление отвалится.

Коммерсант Браун с достоинством усаживается, вид у него очень важный. Это низенький, юркий человечек; в данную минуту он настолько проникся важностью возложенной на него миссии, что не удостаивает своего приятеля Тредупа даже взглядом.

— Имею вам сообщить, господин Штуфф, что принято решение: пресса временно прекращает всякие публикации о крестьянском деле.

Штуфф настолько ошеломлен, что ничего кроме «Вот как» произнести не в силах.

— Да, народ слишком взволнован. Народу нужно дать успокоиться.

— Позвольте узнать, господин Браун, кто же, собственно, принял такое решение о моей газете?

— Дорогой господин Штуфф, ведь мы так давно знакомы. Я прилежно помещаю у вас объявления. Надеюсь, вы не обиделись?

— Мне хочется знать, кто так решил о моей газете. Не Гарайс ли?

— Нет, как раз не Гарайс. Мы были у него, и он выступал за борьбу с крестьянами. Но мы этого не хотим.

— Конечно, нет.

— Мы образовали комиссию по примирению, которая должна помирить город с крестьянами, и решили, что покамест ничего против крестьян писать не следует. Прежде всего надо, чтобы все успокоилось.

Штуфф снимает пенсне и тщательно протирает его носовым платком. Потом надевает и печально-задумчиво смотрит на собеседника.

— Господин Браун, вы ведь хорошо слышите?

— Да вроде, — осторожно говорит коммерсант.

— И вы не считаете меня круглым идиотом?

— Что вы, господин Штуфф…

— Да или нет?

— Разумеется, нет. Дорогой господин Штуфф…

— Вы слышали, о чем я вас спросил перед этим? Вы меня поняли?.. Я хочу знать, кто это «мы»? «Мы» образовали комиссию, «мы» решили… То, что один из «мы» — Франц Браун, — «Текстильные товары, продажа оптом и в розницу», — это мы раскусили, но ведь комиссия не состоит из вас одного?..

— Дорогой господин Штуфф, нельзя ли поговорить спокойно? Вы меня огорчаете. Ведь в конце концов вас не пригласили, а совещание было конфиденциальным. Даже не знаю, имею ли я право называть фамилии.

— Неужели? И вы настолько наивны, что думаете, будто я после ваших слов изменю рубрику новостей в моей газете?

— Откровенно говоря, я настолько наивен. Если вам угодно говорить в таком духе, пожалуйста. Вам придется изменить свою рубрику.