Алла Калинина - По образу и подобию

В квартире стояла вечерняя унылая тишина, было и поздно и рано, поздно что-нибудь начинать, рано ложиться. Я валялся на диване, расслабленный, сердитый, и глядел в окно на негаснущее, скучное летнее небо, по которому кружили вороны, ныряли куда-то вниз и снова взмывали. В дверь позвонили. «Явилась, — злобно подумал я о Ксении, — сейчас начнет плести небылицы, как будто мне не все равно, где она шлялась». Но это была не Ксения, в дверь влетела Соня, кинулась мне на шею, уткнулась теплым носиком мне в плечо. Да вот же кого все это время мне не хватало, черт возьми! А я еще жаловался на судьбу! И в одно мгновение я все забыл, все, что меня только что так волновало, свою родню и Марго, Лильку и Ксению, все свои обиды и раздражения. Потому что пришла Соня! Мы стояли обнявшись, счастливые, влюбленные, взволнованные.

— Ты чего не приходила так долго?

— А ты чего не звонил?

— Ах, Соня! Столько всего было, не хочется вспоминать.

— И не надо, и не рассказывай, главное — это сейчас, правда?

Я сжимал ее в объятиях и думал — пусть разводится, надоело, все надоело, хочу вместе, с ней, навсегда… Надо же когда-нибудь через это переступить! Наверное, это бедная Лилька взрыхлила мне почву для новых, еще незнакомых мне мыслей и чувств. Я любил Соню, вот в чем было дело. Что еще нужно было говорить? Я это слышал в себе, чувствовал, ощущал.

Небо было все такое же светлое, тикали часы, тишина стояла в квартире, серый сумрак колыхался перед ослепшими глазами.

— Тебе не нужно сегодня домой?

— Нет.

— Вы поссорились?

— Ах, какая разница, не думай об этом.

Разница для меня была, я хотел знать, ушла ли она ко мне открыто, или просто мне так повезло и именно сегодня муж укатил куда-нибудь в командировку на три дня. Сейчас это было для меня важно, но я промолчал, меня заливала незнакомая, новая нежность, как будто Соня уже была моей женой и мне надо было защищать и беречь ее. Ночь делает людей другими. Я не узнавал Соню, не узнавал себя. Неужели наступил конец моей прежней жизни?

Увы, наши чувства ошибаются ничуть не реже, чем мысль, это просто одно из расхожих заблуждений — верить чувствам больше, чем разуму. Все я прекрасно знал, но не хотел знать, я жаждал заблуждаться. И дело тут было совсем не в том, что моя любимая была замужем, дело было в ней самой, сейчас я хотел видеть ее вместилищем всех достоинств, которых на самом деле у нее вовсе не было.

Соня была жестким человеком с упорным характером и твердыми желаниями. Семья ее относительно недавно переселилась в Москву, и поэтому Соня была цепко привязана к столице и цивилизации. Она придавала особое, излишнее значение своему внешнему виду, торопилась за модой и от этого выглядела иногда чуточку провинциалкой. Но что в этом была за беда? Зато так же настойчива была она и в делах, быстро освоилась в институте, защитила диссертацию. Родители ее были простые сердечные люди, отец заведовал гаражом, мать работала на часовом заводе. Соня была их единственным ненаглядным ребенком, из-за которого они, в сущности, и перебрались в Москву. А до этого родители ее жили в рабочем поселке в Рязанской области. Родом оба они были из одной деревни, и все свое детство Соня проводила там, у бабушки Оли, по материнской линии, а к остальной родне заглядывала, в каждом доме были ей рады. В деревне жила она дачницей, избавленной от всяких трудов и забот, купалась в маленькой, заросшей кувшинками темной речке, загорала на травке, читала или просто так лежала, глядя, как смыкаются над водой высокие деревья — липы, ивы, черемухи и вязы, подставляла солнышку плечи, спину, живот, ни о чем не думала, отдыхала. Вечерами она ходила играть в волейбол на утоптанную площадку на лугу, на краю деревни. Играла она хорошо, ее наперебой звали в обе команды. Она была молчалива, мячи посылала сильные, крутые, рука была словно и не девичья. Когда ей надоедало играть, она отходила в сторону, расправив юбку, садилась на траву и смотрела, как темный мяч весело взлетает в светлое небо, и казалось ей, что она давно уже не здесь, в деревне, а в какой-то другой, незнакомой, прекрасной стране, где никто ее не знает, но все будут поражены ее прекрасным явлением. Потом она вставала и отправлялась встречать бабушку. Дорога шла через поля. И такая необыкновенная радость была ощущать себя одной в темноте, тишине, просторе. Она останавливалась и слушала затаив дыхание, считала, из каких звуков состоит эта огромная, волнующая душу тишина, и тут же различала густой звон комариного роя над своей головой, катящийся теплыми волнами травяной шелест ветра над полями, где-то рядом под ногами шла мышиная возня, шорохи, треск мелких веточек, писки, в далекой смутной полосе леса в ночном сумраке гулко и отчетливо повисали редкие крики ночных птиц и какой-то мелкий щебет и воркование вторили им. И вдруг что-то проносилось низко над головой, почти задевая волосы, внезапно ринувшаяся сверху сова или летучая мышь, а может быть, ветер или страх. А далеко-далеко, за тридевять земель, звучала музыка из маленького убогого клуба, Соня туда не ходила, и голоса долетали, и лай собак, и треск мотоциклов. Но это было там, за краем тишины, слушать это не хотелось, и это не считалось. И наконец что-то новое, но давно ожидаемое доносилось до нее, не звук, а словно бы дуновение. Она вглядывалась в ночную, почти уже неразличимую дорогу, темнота ползла, шевелилась перед глазами, она делала несколько шагов и слышала, как пыль мягко сминается под ее подошвами, и тогда до нее доносилось что-то необыкновенно легкое, родное, знакомое, какое-то нежнейшее позванивание, словно тень звука, и еще, все ближе, все отчетливее — это звучал бабушкин бидончик. И тогда она срывалась и бежала по дороге, на этот звук, на мягкое качание темного пятна, словно сгущения темноты, там, впереди на дороге. «Соня! — окликала ее бабушка. — Это ты?» И сразу тишина разлеталась, проваливалась. Бабушка шла быстро, налегке. Соня налетала на нее с размаху, подхватывала, целовала и уже вприпрыжку летела за ней домой. Огоньки деревни были такие редкие, такие слабые в темноте, а небо такое огромное, и зарево луны уже вставало. Они проходили улицей, толкали провисшую калитку, зажигали свет в терраске, деревья сада странно, таинственно высвечивались в темноте, Соня медленно пила молоко, рассеянно смотрела телевизор, словно ждала чего-то. Иногда темнота за окнами пробивалась длинными полосами света от фар, и чья-то машина, раскачиваясь на неровностях дороги, с тихим урчанием осторожно проползала мимо их дома. Кто это ехал, к кому, зачем? Вечерняя тревога вскидывалась в Сониной душе, не ее ли это судьба заблудилась там сейчас за окнами? В деревне было хорошо, но тревога нарастала, надо было что-то искать, найти и догнать, какое-то странное тщеславие мучило ее, она знала себе цену, ее ожидало большое, необыкновенное будущее. В институт она решила поступать только в московский. Может быть, она будет великим ученым и сделает открытие, о котором заговорит весь мир. Из какой области будет это открытие, сейчас было неважно, может быть, по химии, физике или биологии, она по всем предметам училась лучше всех в школе, она была отличницей и готовилась к получению золотой медали. Родители, с изумлением и обожанием наблюдая ее успехи, впадали в панику при мысли о ее скором отъезде, они не могли оставить ее одну, надо было перебираться в Москву. Путь был единственный — стройка, и они пошли на стройку. Соня тогда уже училась, правда, не в университете, как надеялась, а в педагогическом, но это было даже и лучше, здесь никто не заслонял ее, здесь она опять была первая. Она жила в общежитии, родители тоже, виделись они редко, но Соне сейчас было не до того. Она торопилась, боялась упустить Москву, всю огромность нахлынувших возможностей, она торопилась обжиться, стать здесь своей, раз и навсегда.