Алла Калинина - По образу и подобию

— Честно говоря, в твоих историях я не вижу сюжета. Если ты метишь в поэты, то зря. Ну, семья, у всех семья, у меня тоже была бабушка, очень симпатичная, бабушка козлика очень любила, ну и что? История старая, как мир. Чего уж так заходиться? Лучше бы о будущем подумал.

— О будущем? Что ты, собственно, имеешь в виду?

— Работать, милый мой, надо, чего-то добиваться от жизни, к чему-то стремиться…

— Только и всего? Я сейчас в отпуске. У нас с Борисом такая клятва, в отпуске о делах — ни слова.

— Потому что вы бездельники.

— Это мы-то?

— Ну, не бездельники, просто мужчины, в сущности, существа низшего сорта. У мужчин нет цельной личности, сил много, а аппарат управления — ты понимаешь, что я имею в виду? — она постучала себя по лбу, — аппарат управления слабоват. К тому же мнительны, нерешительны, трусливы. Ты хотя бы сознаешь, что я права? Я ведь не шучу. Времена храбрых мужчин как-то незаметно ушли в прошлое, да и там храбрость была больше по военному ведомству. А вот такие добродетели, как достоинство, настойчивость в достижении высоких целей, стали вообще явлением реликтовым, вроде судака в Москве-реке. Ну, работаете вы, но что это за работа, чуть какие сложности — и вы в кусты. Ради чего вы работаете, зачем, к каким целям стремитесь? Вы же об этом и не задумываетесь никогда, — служба, хоккей, телевизор, девочки, что еще у вас на уме?

— Послушай, Машка, чего это ты так разошлась? По-моему, все это не по адресу, по-моему, сегодня ты обличала во мне поэтические наклонности, и вот тут кроме аппарата управления надо иметь еще мыслительный аппарат. А это, извини, все-таки удел мужчин. Я не прав? Тогда поедем куда-нибудь купаться, а то я сейчас задохнусь в нашем гнездышке. Поедем в Серебряный бор, там сосны…

Но зной был везде, и в Серебряном бору тоже. Маша сидела на лысом выгоревшем пригорке, обхватив колени руками и положив на них узкий нежный подбородочек. Купаться она не могла, под легкой блузкой не было у нее ничего, и она опасалась шокировать резвящихся вокруг детишек, а также их мам и бабушек, занимающих своими розовыми телесами бо́льшую часть поверхности пляжа. Но зато телеса были все, как один, в купальниках. Что ж, зато зеленовато-бурая вблизи вода издали выглядела даже привлекательнее, казалась голубой и чистой, там, вдали, где нырял и плескался Юрочка, вскипала белыми барашками, взблескивала на его мокрых волосах, плечах, сильной гибкой спине. Странный парень, неужели он действительно не такой, как другие? Да нет, ерунда, все они…

Юра медленно выходил из воды, надевал очки, озирался, он был сухощавый, ладный, смотреть на него было приятно. Длинный-длинный летний московский день. Вот так бы и жить. Чего ей надо? Между прочим, сосны были на месте, спокойно поднимались из густой травы, их старые мощные стволы, снизу морщинистые и серые, выше ярко рыжели, розовели на солнце, а там, наверху, истончаясь, удлиняясь, мели под невидимым, неощущаемым ветром зеленым по голубому. И неслышно слетала отжившая хвоя и ложилась под ноги, отдавая в густой стоячий воздух смолистый терпкий аромат. Неужели по-прежнему все это существовало! Они шли по песчаной просеке, еще сохранившей следы вчерашнего дождя. За высокими заборами виднелись крыши дач, троллейбус промелькнул впереди, смачно прошуршал шинами по асфальту. «Что-нибудь случилось? — с беспокойством думала Маша. — Разве что-нибудь случилось?» На площади бурлил народ, пахло едой из углового кафе, потом и все-таки рекой. Они встали в огромную очередь на автобус, молчали, и по сощуренному лицу Юрочки видела Маша, что он опять уплывает в свои видения. А на самом деле внутри него просто продолжался его рассказ, который он и не думал, да и не в силах был прервать. Купаясь, и шагая по дорожкам, и разговаривая с Машей, он в то же время перебирал в уме многое и многое свое, он вспомнил все, что знал про Валентина, его странные откровения и резкие высказывания, лицо, костюм, фигуру, и неуверенную улыбку Тамары, лиловое платье за углом дома, велосипед, темные ирисы под забором, качалку с котом, могучий ствол тополя, зарастающий жирными остролистыми побегами. Каждое слово и каждую вещь мысленно держал он перед собой, любуясь ею и размышляя. И жажда новых открытий мучила его, он хотел знать все, что случилось потом с белобрысыми девчонками, которые бегали там, возле моря, что с ними стало, живы ли они, счастливы ли, как изменило их время, и про старшего своего дядю надо было расспросить и узнать, и выяснить, какую роль играли все они в отношениях отца и матери и куда они все исчезли потом, почему с Марго осталась одна только Сима? Сима! Она, наверное, с нетерпением ждет, как развернутся дальнейшие события, он сразу заметил, что старуха любопытна, как белка. Что ж, он тоже сгорает от любопытства; видимо, это их семейная черта, и ничего плохого в этом нет. Он и не заметил, как они добрались до Машиного дома.