Алла Калинина - По образу и подобию

В церковном дворе никого не было. Я пошел садом. Крупные, но еще зеленые плоды тускло играли на темной листве яблонь и груш, вишни поспевали. Я вышел к полянке, где мы обедали, тоже никого, все убрано, порядок, чистота, только несколько гнилых клубничин валялось на влажной земле. Сквозь зелень светилась громада церкви. Я пошел к ней. Собака зарычала, грозно натянув цепь. Я прошел мимо и бродил, бродил вокруг долго, без мыслей. Смеркалось. Я поднялся по ступеням. Двери были открыты, свечи смугло золотились где-то в глубине, что-то непонятное говорил, говорил, говорил нараспев высокий знакомый голос. Шла служба. Народу было совсем немного, одни женщины. Иван Степанович в серебряной парче стоял лицом к женщинам, читая из книги. Красивая его кудлатая голова при свете свечей казалась не просто красивой — величественной. И вдруг я увидел у колонны Лильку. Она стояла совершенно одна, лицо растерянное, распустившееся, подведенные глаза широко открыты. Я медленно, как во сне, подошел к ней. Лилька улыбнулась такой знакомой мягкой, жалеющей меня улыбкой, сама взяла под руку, потащила на улицу. Вот и вечер наступил, тишина стояла странная, напряженная.

— Интересно, правда? — торопливо говорила Лилька. — Я вот все думала, смогу ли что-нибудь понять, почувствовать? Не получается, все что-то смешное лезет в голову. Гоша, ну давай поговорим. Ты до сих пор еще сердишься на меня? За что?

— Разве ты сама не знаешь?

— Знаю, знаю, только ты пойми, ты не прав, сейчас не прав. Какая-то в тебе жесткость появилась. Я так ее боюсь. Объясни мне, скажи, почему это люди стали теперь такие злые, даже ненавидящие друг друга, везде — на улицах, на работе, а некоторые даже и в семьях. Никто никому не уступает, да что там — уступать! Просто кидаются друг на друга, хуже диких зверей. Почему это? Устали, обозлились на весь свет или видят друг в друге только конкурентов, которые могут что-то отнять у них, проскочить вперед в вечной погоне за куском хлеба, или выгодным делом, или просто за местом под солнцем, на дорожной полосе? Почему люди стали такие? А ты, Гоша, ты ведь никогда таким не был? Ты был не просто искренний, честный человек, ты всегда был добрый. И ко мне относился хорошо, даже очень хорошо, и дружили мы по-доброму, по-человечески. Конечно, я никогда не была главным для тебя, вообще не занимала никакого места в твоей жизни, я знаю. Ведь правда же, так и было?

— Было, было. Только давно прошло. Ты ведь знаешь, Лилька, я тебя люблю, люблю! Никому еще этого не говорил в своей дурацкой жизни, все опасался чего-то, тебе первой. Если бы я мог сейчас увезти тебя отсюда, совсем, навсегда!

Лилька мотала головой, мягко припала щекой к моему плечу.

— Что ты говоришь, что ты говоришь, Гоша, ну зачем ты меня мучаешь? Если бы раньше ты мне это сказал, да не это, одно только слово какое-нибудь, чтобы мне поверить и уцепиться… А сейчас… Мы же оба знаем, это все воображение разгулялось, мечты, игра. Это тебе все кажется, Гоша, кажется. Да и я не та, что прежде. Я изменилась, повзрослела. Я теперь как наседка, Гоша, все мои мысли возле гнезда, хочу высиживать цыплят, хочу, чтобы семья была.

— И я, — сказал я глухо, думая только об одном, как она утром сидела на моей кровати, и я бедром ощущал ее тело, и как я целовал ее, притянув к себе. Я был подлец, сумасшедший, я готов был совратить ее сейчас. Да еще это доверчивое теплое прикосновение к моему плечу. Я осторожно поворачивал ее к себе, осторожно, медленно, прижимал все ближе.

— Гоша! Гоша!

Да что она говорила там? Разве я что-нибудь слышал? Кровь стучала у меня в ушах. Густые деревья были вокруг, глухие неясные сумерки, никто не мог нас увидеть. Я любил эту женщину, я умирал от желания, я на все был готов, на все.

Она уперлась руками мне в грудь, вырывалась молчаливо, упорно. И вдруг сказала:

— Вот так и было всегда, вот это самое, без мыслей, без будущего, жизнь одним мгновением. — Голос прозвучал спокойно, ровно, знакомый голос из прошлых времен, когда не была она ничьей невестой, не дурела от любви, не жила в церкви, работала врачом, даже диссертацию писала. И от одного этого голоса сразу я протрезвел, отпустил ее, горячий пот выступил на лбу. И только тогда подумал о смысле всего, что сейчас произошло. Хорошо же я показал себя сегодня! Боже мой, какой же стыд. Чужая жена… разлюбившая меня женщина… за спиной друга… «А любовь, а я?» — болело, вопило все мое распаленное тело. Я старался кое-как собрать его, встряхнуться. Какое спасение эта темнота, черные деревья. Нет мне свидетелей, никого, кроме бога, в которого я не верю.