Валентина Ермолова - Мужские прогулки. Планета Вода

Толпа зароптала.

— Это по броне, — с недрогнувшим лицом сообщил Гаврилов.

— Ага, еще с прошлого года забронировали, — ухмыльнулся Филипп.

Они сидели рядом с буфетной стойкой, и официант имел возможность своевременно подносить им новые бутылки.

— Так как, мужики, выпьем за большую химию? — невпопад предложил Ганька.

Все расхохотались.

— Вот, вот, — укоризненно заметил Филипп. — Вам лишь бы повод для веселья. А большая химия перестала быть только благословением нашего века. С маслом мы стали поедать красители. С молоком — порошки. С овощами — гербициды. А я хочу есть натуральные продукты, дающие моему организму полноценный комплекс биологических веществ. Я хочу носить хлопок и лен, а не стреляющий и мечущий молнии полиэфир и кримплен…

— Не надо сгущать! — сказал Гаврилов. — У нашего бедного века есть много и хорошего.

— Озверел мужик! — опасливо отодвинув свой бокал, поддержал Гаврилова Семен. — Хоть бы в кабаке не портил аппетит своим трепом! Я уж, честное слово, не знаю, что можно есть и пить, а чего нельзя.

— Голова пухнет, честно! — возмутился и Ганька. — Уж лучше давай про женщин!

— Про женщин детям до шестнадцати лет нельзя! — заметил Филипп.

Ганька сердито вспыхнул и хотел что-то ответить, но Иван перебил, провозгласив с поднятым высоко бокалом тост:

— Ну, будем!

Потягивая прохладное кислое винцо, Фиалков с удовольствием наблюдал за новыми знакомыми. Они являли собой завершенную картину дружески спаянной компании давних приятелей, с особыми, выработанными не за один месяц словечками, только в их кругу понятными шутками, с необидными намеками на какие-то лишь им известные смешные случаи, с четко отработанным кодексом поведения. Душевное напряжение постепенно покинуло Михаила Михайловича, и он теперь не только без насилия над собой, но даже легко и естественно подстроился под охватившее всех настроение взаимной симпатии, общее настроение молодечества и удали. Он довольно удачно острил дуэтом с Филиппом, над его остротами смеялись.

— Чтобы руки не потели, выпьем, братцы, «Ркацители»! — сымпровизировал Филипп.

Все охотно поддержали его призыв.

— Ганька! — позвал через стол Иван и протянул парню деньги. — Какая, по-твоему, лучшая к вину закусь?

— Хлеб с колбасой! — под смех окружающих с готовностью выпалил парень, являвшийся в компании, как уже догадался Фиалков, предметом постоянных шуток, этаким козлом отпущения.

Дело в том, что какой бы богатый выбор изысканнейших блюд ни предоставлялся, Ганька без колебаний отдавал предпочтение простой, но надежно насыщавшей еде: хлебу с колбасой. Он обладал молодым неукротимым аппетитом и, обитая в рабочем общежитии и не обременяя себя приготовлениями обедов, был вечно голоден. Правда, по его уверениям, он делал попытки готовить, но безуспешно, ибо сковородка с неизменным картофелем на подсолнечном масле постоянно и таинственным образом исчезала с плиты и через некоторое время возвращалась пустой. «Значит, есть кто-то голоднее тебя», — резюмировал Семен. «А ты не отлучайся из кухни», — советовал Иван. «Да зачем стоять, когда можно полежать, пока картошка жарится?» — удивлялся Ганька. «Как видишь, холостяка ноги кормят», — заключал Филипп.

В ожидании Ганьки, понесшегося в ближайший магазин за хлебом и колбасой, поругали строителей, сдававших парикмахерские сплошь из стекла, жилые дома без форточек, винные заведения без буфета с закусками.

— Уж этот бар точно проектировали женщины, — вставил Фиалков.

— Да уж, — согласился Филипп. — Мужчина мужчине не враг.

Зал наполнялся шумом, голоса стали громче, смех веселей. Висели клочья густого табачного дыма. Под доставленные Ганькой бутерброды выпили еще пару бутылок вина. Семен уже порывался идти за соседний столик знакомиться с пожилым майором в милицейской форме, его удерживали, бурно отговаривали… И тогда раздалось это протяжно-вибрирующее, вначале похожее на невнятный стон, необычное среди гула переполненного зала: «Ммы-ыи-ыи…». Фиалков поднял голову, удивленный. Пел Филипп: «Ммы-ыи-ыи…» Пел негромко, задумчиво, как будто про себя и для себя, пел приятным, мелодичным голосом.

«По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой…»

Остальные, подхваченные единым порывом, выдохнули общим вздохом: «Ммыи-ыи-ыи…» Боковым зрением Михаил Михайлович успел заметить, как администратор, сурового, угрюмого вида мужчина, сделал движение к ним, подняв руку в протестующе-запрещающем месте, но поймал взгляд Гаврилова и успокоился, отступил в свой угол. Пели негромко, никому не мешая, но так, что можно было слушать. И во всем: в паузах, в интонации, даже в произношении слов, в длительности дыхания — была такая одинаковость, такая легкость, такая согласованность (и когда успели так спеться?), что казалось, будто не певцы вели песню, а сама песня прилетела в задымленный жужжащий зал и осветила все вокруг, и повела за собой.