Валентина Ермолова - Мужские прогулки. Планета Вода

Фиалков петь не умел, стеснялся своего голоса, но музыку и пение, особенно хоровое, любил и не терпел даже малейшей фальши, а сейчас не удержался, не зная слов, вступил в песню лишь голосом, вместе со всеми повторяя мелодию припева, захваченный мощью песни, не перевирая и не фальшивя. Глаза у него пощипывало от нахлынувших чувств: тут была и растроганность красотой пения, и тщеславие от того, что окружающие смотрят на них с одобрением и завистью, слушают их, помогают им, и вот уже вовлечены соседние столики, а за ними вступили дальние; тут была и гордость за товарищей своих, за себя, за то, что и он — частица этой дружбы, и он — звено этой сплоченности. Он глядел на своих новых знакомых и видел, что они испытывают теперь то же, что и он, — сладостное чувство принадлежности к общине, драгоценный миг единения, слитности одного со всеми, спаянности пятерых душ, пятерых настроений в одно настроение, пятерых чувств в одно упоительное чувство преданности мужскому товариществу. Ощущая себя свободным, раскованным, как никогда, всемогущим, — господи, думал он, как прекрасно все, какие люди рядом, какая впереди жизнь! И я еще молод, и силы еще не початы, и все достижимо! — он понял: вот такие мгновения, такие минуты и красят жизнь.

Фиалков вошел в бокс и склонился над кроваткой малыша — ему шел всего лишь четвертый месяц, а он уже успел за свою короткую жизнь три раза побывать здесь, в лоротделении. Малыш повернул голову, уставился на него темными таинственными глазами и вдруг весь осветился радостью, засиял беззубой улыбкой.

— Понравились вы ему! — с гордостью за сына сказала стоявшая рядом мама.

Это Фиалков знал и сам. Этому темноглазому малышу он нравился, а вот тому, что лежал в соседнем боксе, чем-то не угодил.

Стоило Фиалкову лишь приблизиться к его кроватке, как тот поднимал отчаянный рев. Улыбка темноглазого малыша будто очистила душу, и весь день Михаил Михайлович не мог о ней забыть. «Интересно, — думал он, — кто из этих двух моих пациентов прав: тот, который увидел во мне симпатягу, или тот, кто принял меня за бяку? У человека чуть ли не с момента рождения возникает тяга к общению. И эта потребность глубоко избирательна. Маленькие человечки сделали свой первый в жизни выбор: один меня почему-то принял, другой — отверг. Всю жизнь они будут непрерывно выбирать: профессию, книги, любимых, друзей. Но какая тайна — выбор! Почему мы выбираем одних и избегаем других? Почему возникает эта неуловимая и подвижная связь меж людьми? От чего это зависит: и то, что человек способен окружить себя массой людей, и то, что, когда он вдруг исчезает, — никому нет до него дела?..»

Константиновская история не давала Фиалкову покоя. Ощущение незавершенности начатого мучило, но бог знает, что именно следовало предпринять, как повести это самодеятельное расследование, чтобы оно дало какие-то результаты, не рассыпалось, не ушло в песок. Впрочем, могло ли оно вообще привести к каким-то результатам?

Фиалков стал задумываться над тем, каким люди видят его, хорош он или плох для окружающих, способен ли вызывать у них искреннюю привязанность. Мысль о том, что кто-то, взяв его записную книжку, разбухшую от имен, не сможет обнаружить людей, принимающих близко к сердцу его существование, повергла Фиалкова в тревогу. Кроме того, он стал побаиваться, как это бывало с ним в детстве, оставаться один. В пустой комнате ему становилось не по себе до такой степени, что он торопился в любое людное место — чаще в кинотеатр, где сознание, что ты не один, в темноте рядом с тобой множество невидимых людей, действовало успокаивающе… И тем охотней он стал использовать любую возможность провести вечер с Гавриловым и его друзьями.

Постепенно Михаил Михайлович укоренялся в компании, узнавал каждого ближе, незаметно для самого себя усваивал общие привычки, стиль поведения, залихватские жаргонные словечки, все эти «бухой», «кирной», «косой», «стервецкая», «офонареловка», «чернила», «бормотуха»… Ему уже поведали историю, как сложилась компания. Начало положил инженер Пилотченко, человек жизнерадостный, общительный, но пустоватый и фанфаронистый. Вселившись в новый дом, он обошел соседей, знакомясь и сзывая на смотрины своей уже обустроенной и шикарно меблированной квартиры. А Гаврилов в то время как раз гонялся за импортной стенкой. Узнав об этом, Пилотченко обещал помочь и, действительно, вскоре свел его с грузчиком, который мог «добыть» любой дефицитный импортный гарнитур. Грузчиком оказался парень, с которым Гаврилов когда-то учился в институте, на одном факультете. С третьего курса парень ушел — не то мать заболела, не то разочаровался в избранной профессии. Семен, а это был он, достал отличную мебель, денег, разумеется, за услугу не взял, но принял предложение «обмыть» покупку в «кабаке». Вскоре он ответно пригласил Гаврилова «посидеть» в ресторане и привел с собой какого-то своего дальнего — седьмая вода на киселе — родственника из деревни, Григория Стриженка, работавшего в то время подсобником на стройке, и попросил сделать из него человека — со временем, конечно. Ивану парнишка показался смышленым, и он устроил его в минералогическую лабораторию в своем отделе, а позже помог поступить на вечернее отделение геологического факультета. Парень души не чаял в Гаврилове и готов был лезть за него в огонь и воду. Филипп появился позже. Центральная и единственная кофейня в городе являлась своеобразным клубом, где случайных людей бывало мало, в основном, примелькавшиеся лица, завсегдатаи, истинные ценители черного кофе, способные благоговейно выстаивать долгое время за маленькой, чуть ли не символической, чашечкой горчайшего напитка. Филипп появлялся в этом «кофейном обществе» обычно один и всегда устраивался за отдаленным столиком в самом углу. Как-то случайно Гаврилов и его компания попали за общий с ним стол. Ганька спросил: «Который час?» Филипп ответил. Ганька предложил сигарету Филиппу — тот взял. Перекинулись несколькими фразами, обменялись шутками и разошлись. Но при следующей встрече в кафе уже приветствовали друг друга как знакомые. А в очередной заход Филипп, получив свой кофе, направился не к обычному месту в углу, а за их столик. Постепенно простое шапочное знакомство по «кофейному обществу» переросло в приятельские отношения. Для объединения в коллектив у всех у них — столь разных, казалось бы, людей — нашлось много общего. Они были молоды. Все, за исключением Гаврилова, неженаты. А главное — им было интересно друг с другом.