Валентина Ермолова - Мужские прогулки. Планета Вода

В третьем круге разместились Семен и Ганька. Оба оказались на обочине, с краю сообщества. На их долю выпадало больше насмешек, розыгрышей, им доставались худшие места в кафе, их использовали на побегушках: смотаться ли в магазин, выполнить ли какую черную работу на пикнике. Ганька по молодости и беспечности сносил свое положение терпеливо и добродушно. А вот в душе Семена покорности было не так уж много. Он огрызался, мрачнел, когда его, как ему казалось, особенно ущемляли, но окрик и даже просто пристальный осуждающий взгляд Гаврилова быстро усмиряли бунт. Казалось, Семена и Ганьку должна была объединять безоговорочная, не подверженная сомнениям и колебаниям преданность лидеру, но именно она их и разъединяла, каждый из них считал лишь себя настоящим другом лидера и, следовательно, более достойным его благоволения. С приходом в товарищество Фиалкова оба оживились, попытались было вытолкнуть новенького на свое место, но тут же убедились, что в данном случае это неосуществимо.

Правда, был и четвертый круг, где прозябали отверженные. Сейчас этот круг пустовал. Николай Пилотченко не выдержал, ушел, вернее, его вытеснила прочь, невзлюбив, компания. И теперь еще отпускались шуточки но его адресу, рассказывались курьезы, с ним сравнивали проштрафившегося. «Не занимайся пилотченковщиной», — говорили Ганьке, уличенному во лжи. «Фу, похлеще Пилотченко», — заявляли Филиппу, выскочившему с бородатым анекдотом. «Ну ты и Пилотченко», — обзывали Семена, когда хотели сказать: ты дурак. Опасным местом был четвертый круг!

Вся эта схема удивительно четко прослеживалась и в пространственном расположении группы. Когда собирались где-либо и приходилось рассаживаться за столом, то каждый занимал место, соответствующее своему положению в компании. Иван неизменно оказывался во главе стола, а остальные норовили усесться не рядом, а напротив (так рассаживаются, заметил Фиалков, и на службе). Лишь Филипп осмеливался садиться, где хотел, но никогда — во главе застолья. Теперь Фиалков понял, почему дипломаты ведут переговоры за круглым столом — в силу необходимости приходится соблюдать хотя бы видимость равенства. Для интереса Фиалков выбрал однажды в ресторане круглый стол. То-то он забавлялся, наблюдая замешательство своих товарищей. Иван явно не знал, где главенствующее место. Остальные деликатно медлили, ожидая его решения. Тогда Фиалков с невозмутимым видом уселся первым. Гаврилов устроился подле, потом Филипп, а Семен и Ганька ухитрились сесть напротив — они четко, хотя и неосмысленно, исполняли роль толпы. Фиалков давно приметил, что чаще всего беседы в силу каких-то таинственных закономерностей завязываются меж смежными креслами, иногда на углах и реже — через стол. Вот почему Семен и Ганька обычно оказывались слушателями. Если Фиалков не чувствовал расположения разговаривать, то садился напротив Гаврилова и тогда мог целый вечер безнаказанно молчать и наблюдать за другими. И еще он обратил внимание на то, что большинство людей предпочитает укромные местечки — на лекциях ли, в красном уголке, или в конференц-зале… «Эх, стать бы философом, — думал Михаил Михайлович, — занялся бы разработкой темы: человек и пространство. Сколько тут неясного! Каковы, например, взаимоотношения человека и пространства как сферы жизнеобитания? Сколько людей способно без ущерба для здоровья жить на одном квадратном километре? Сколько нужно свободного от населения места, занятого лесом, лугом, речкой, словом, природы, чтобы человек не попадал в условия стресса, психического и физического дискомфорта, чтобы в его душе мерцал праздник общения с природой?»

В ординаторскую заглянула старшая сестра отделения Зинаида Федоровна. Она напомнила Фиалкову, что его ждут в приемной. Спустившись вниз, он увидел миловидную, скромно одетую женщину — мать двух прелестных черноволосых девочек-близнецов, которым он удалял недавно гланды. Сегодня девочки выписывались домой. Заметив Фиалкова, женщина торопливо вскочила, одернула плащик и поспешила навстречу, бормоча нескладные слова благодарности, и неловко, теряясь от собственной неловкости, всовывала ему что-то в руки.

— Что это? — озадаченно спросил Михаил Михайлович, принимая увесистый, шелестящий тонкой бумагой сверток. Рука его знакомо ощутила очертания бутылки. — Что это? — повторил он строго.

— Коньяк, доктор, — смущенно ответила женщина и, запинаясь, повторила: — Коньяк… Ну, знак благодарности… Мы так рады, что операция прошла благополучно… так благодарны… поэтому…