Ян Папп - Направление — Прага

— Были у нас кони, но уже после того, как разделили помещичью землю. Мы получили три хольда. Тогда отец раздобыл коней и работал на извозе.

— Сколько детей вас было?

— Нас — восемь.

— Назовите их.

— Старшая сестра Вероника. За ней Катерина и Франтишка. Потом брат Пало. За ним я. А там младшие: Михал, Йозеф и Мария.

— Что делали старшие сестры?

— Что делали? Что было, то и делали. Летом у болгар в Новых Замках на огородах, а вообще дома.

— А как было с вами? Учились или нет?

— Ну как вам сказать. Работал дома на конях, потом приехал двоюродный брат из Шурян и говорит отцу: «Дядя, дайте мне Янко в парикмахерскую. Я его даром научу, будет иметь профессию». Отцу это понравилось: ведь голодных ртов сколько. Вот я и выучился, раз предложили.

— А потом что? Когда выучились?

— Брил и стриг.

— Имели собственную парикмахерскую?

— Какую парикмахерскую? У меня не было денег снять комнату, не то что салон обставить.

— Так как же вы занимались своим ремеслом?

— Ходил по домам. Было у меня шестьдесят мужиков. По субботам приводил их в порядок, раз в месяц стриг. За это в конце года получал полмеры хлеба.

— Разве вам не платили?

— А из каких доходов? Давали что имели. Знаете, какая это была для семьи помощь? Только посчитайте. Шестьдесят раз по полмеры.

Потом тот, который в гражданском, снова спросил:

— Женатый?

Кивнул.

— Дети есть?

Минуту смотрел на них, потом из внутреннего кармана старой формы вынул письмо с печатью военной цензуры, которое уже тысячу раз перечитывал, разворачивал и опять складывал, которое спрятал при переходе к Красной Армии и в лагерь. Но для тех двух достал.

«Милый Янко! — писала ему жена. — Спешу сообщить тебе радостную весть. Второго декабря у тебя родился сын. Здоровый крепыш, весит три шестьсот, назвали его в честь тебя Яном. Все мы ему не нарадуемся».

Над теми двоими и в самом деле не капало. Спрашивали о чем угодно. И о том, как бросил винтовку, когда переходил к Красной Армии. И сколько молодежи было призвано из Банова в венгерскую армию.

— Сколько? Не знаю. Но моего года было нас тридцать два. Пятнадцать погибли.

— Назовите их.

— Гаспар Бламар. Винцо Рыбар. Братья Томаш и Яно Мазуховцы, оба на том свете. Петер Бабин — и того нашла пуля, и Карла Юрика…

— Спасибо, хватит, — махнул рукой высокий.

— Отец был членом какой-либо партии?

— Этого вправду не знаю. Думаю, нет. Во времена Масарика не помню. А при Хорти кому из словаков это было нужно?

Те двое внимательно все записали, а потом сказали:

— Так вот, Ян Брезик. Вы наверняка знаете, что в Советском Союзе создана чехословацкая часть. Командует ею полковник Свобода. Уже воюет на фронте.

— Знаю, — быстро перебил их. — Хотел бы быть в ней. Колючей проволоки, болтовни у сортира, чистого безделья мне по горло.

— Хорошо. Возвращайтесь на свое место. Дадим вам знать.

Тогда выбрали сто шестьдесят словаков, посадили их в поезд и отправили к Свободе. Шестнадцать остались в лагере, что называется, с раскрытым ртом. «Мы что-нибудь натворили, почему вместе со всеми нас не отправили?» Смотрели один на другого и копались в своем прошлом. Только через неделю, когда уже начало заедать сомнение, к ним прикрепили офицера, который посадил их в поезд. «Куда едем?» — спрашивали. «Много будете знать — скоро состаритесь», — отшутился он. А через день они были в Красногорске. Называлось это: антифашистская школа.

— Я Марек Чулен, — приветствовал их седоватый мужчина лет шестидесяти. Говорил твердо, на западно-словацком диалекте. — Прежде был кузнец. Работал в Америке. Был основателем и председателем Словацкой коммунистической партии. Сказал, что будет читать им лекции.

— Лекции? — не понял Брезик.

— Вы здесь ведь учиться будете.

— Учиться? Нас отобрали воевать, а не учиться, — недоумевал Брезик.

— Это верно. Но вы еще навоюетесь! А сначала должны учиться.

Им рассказывали о борьбе порабощенных народов Европы за свободу, о необходимости устранить нацизм от власти в Германии, о роли рабочего класса в строительстве демократического общества, о национальном вопросе, о причинах трагедии Чехословакии в 1938 году, о Марксе, Ленине и Сталине, о Тегеранской конференции, об истории борьбы за права рабочего класса.

Когда лекции окончились, спросил однажды Чулен Брезика:

— Если надо будет, сможешь убить немца?

— И даже зарезать. Хоть бритвой, — ответил Брезик.

Чулен посмотрел так, словно хотел прочитать его мысли, и отошел, не прибавив ни слова.