Павлина Гончаренко: Пароль — «Прага»

Герой погиб, и живые не знали, где его могила. Улицу своего города они назвали его именем — именем капитана Олешинского. Молодые, те, что во время войны были детьми, слышали о капитане Олешинском от родителей и представляли его волевым, бесстрашным командиром. Никто не выяснял, сколько в воспоминаниях о нем было правды, а где начиналась легенда. Даже «партизанская мать» — старенькая сельская пекарка Ружена Матисова, которая ближе всех знала капитана, всегда снова и снова жадно слушала о нем то, свидетелем чего была и она сама.

И теперь еще зимними вечерами, когда село окутывают дремотные сумерки, в домике пекарки долго не гаснет свет. Там возле натопленной печки сидят женщины. За работой они слушают Ружену. Ее голос то дрожит, то переходит в шепот:

— Святая Мария, какой это был человек!

Ружена узловатыми пухлыми пальцами долго протирает стеклышки очков. В такие минуты старая пекарка не может простить себе, что не расспросила она капитана, откуда тот родом, где в России искать его родителей. Ведь они должны знать, как партизанил их сын в Пршибрамском округе. О, она бы рассказала им все, что видела! И о том майском дне…

Кто бы мог подумать, что именно в солнечный, радостный День Победы оборвется такая жизнь?

То была его двадцать шестая весна. Только двадцать шестая.

Об этом дне Ружена рассказывала уже со слов Петра Гошека, шофера капитана и единственного свидетеля того, что случилось по дороге в Прагу.

— В Добржиш, — приказал Кругер шоферу, тяжело плюхнувшись на сиденье «оппель-капитана». Машина с ходу рванулась на широкое шоссе. То ли случай в комендатуре так повлиял на него, то ли это была самая обычная усталость, но полковник незаметно для себя задремал. Ему даже приснилось, будто к нему, начальнику Пршибрамского гарнизона, приехал сам фюрер. Гейнц Кругер удостоился такой чести за разгром партизанских банд, за то, что поймали наконец их главаря, проклятого капитана Олешинского. И вот пришла награда.

Фюрер прибыл, чтобы лично вручить Кругеру Железный крест и генеральские погоны. Рядом стоит этот выскочка из гестапо, тупой себялюбец Мюллер, который осмеливался говорить ему, полковнику, всякие глупости. Теперь он угодливо улыбается и лезет целовать пальцы Кругера. Мерзавец! Полковник порывисто отводит руку и… просыпается от боли: во сне он со всего размаху ударился об ручку дверцы.

— Уже Добржиш, господин полковник, — по-своему понял суетливость начальника шофер, — скоро будем на месте.

— Угу, — буркнул тот в ответ, растирая пальцы.

Небольшое старинное местечко Добржиш затерялось в тихом Среднечешском плато. Ужасы войны долгое время обходили его. В Пршибраме, Инце и даже в маленьком Мнишеке разместились немецкие гарнизоны, гестапо, военные школы. Вся местная промышленность, все небольшие частные мастерские превращены в военные объекты. Все работает на войну. А в тихом Добржише — всего лишь одна полицейская управа, какой-то завалящий бургомистр и несколько местных жандармов.

Машина сбавляет ход, сворачивает с шоссе в аллею, обсаженную липами, и подъезжает к высоким воротам. Там, в глубине старого парка, чернеет массивный дворец с мраморными колоннами.

Здесь живет князь Бранку, наследник некогда богатого чешского рода. Он получил этот дворец за год до мюнхенских событий и переехал сюда вместе с женой Хильдой, худощавой, властной немкой, дочерью известного лейпцигского врача.

Бранку боготворил свою супругу и награждал ее изысканными комплиментами, когда замечал в ее прищуренных глазах недовольство. Но даже самому близкому другу Бранку не признался, что побаивается Хильды. Правда, он умел отвести ее гнев. Вот и сегодня, вручая Хильде дорогой браслет, Бранку смотрел на жену так, будто говорил: «Видишь, как я почитаю тебя, дорогая». Она же морщилась, неторопливо примеряя холодный драгоценный ободок на костлявую руку.

— Ох какие вы, чехи, сладенькие, — угодливо, в тон мужу, но со скрытой издевкой сказала Хильда.

Бранку принял эти слова за благодарность и припал губами к ее руке. Но Хильда молча отдернула руку, сняла дорогой подарок и деловито спрятала.