Алексей Смирнов - Церковь Крота и Павлина. Трилогия о сектантах

Иллюстратор Дмитрий Горчев

© Алексей Константинович Смирнов, 2017

© Дмитрий Горчев, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4474-0522-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Проснувшись, Антон Беллогорский сразу понял, что со сном ему повезло. Впечатление от сна осталось настолько сильное, что Антон, очутившись по другую сторону водораздела, какие-то секунды продолжал жить увиденным. Возможно, он слишком резво выпрыгнул в неприветливое утро. Сознание вильнуло хвостом, и гильотина ночной цензуры лязгнула вхолостую. Антон запомнил не очень много, всего лишь один сюжет, но зато запомнил в деталях – он не сомневался, что ни единое стёклышко не выпало из капризной и хрупкой мозаики сновидения. Сюжет был прост: какая-то закусочная, он клеит сразу трёх девиц, которые – после недолгих раздумий – согласны отправиться, куда он им скажет, вот только подождут четвёртую подругу, которая уже на подходе. Антон записывает их имена в записную книжечку – одни лишь начальные буквы имён. Четыре буквы, вписанные почему-то в четыре клеточки квадрата, образуют слово «mort» – смерть, и он, сильно удивлённый, открывает глаза. Ему удаётся сохранить нетронутым холодный полумрак телефонной будки, где он записывал в книжку; при нём же остаются розовый, лиловый и сиреневый цвета платьев, а сами платья, как ему помнится, были легчайшими, из воздушного газа.

Прочие подробности, сливаясь в цельную мрачноватую картину, служили фоном и поодиночке неуклюжим разумом не ловились. То и дело выскакивали разные полузнакомые, размытые лица – на доли секунды, и тут же кто-то сокрытый утаскивал их подальше от глаз, в кулисы. Антона эти невыразительные неясности оставляли равнодушным, ему хватало девиц и квадратика с буковками. Исключительно правдоподобный сон – знать бы только, чем он навеян. Возможно, этим? – Беллогорский поднял глаза и начал в тысячный раз рассматривать висевшую на стене картину. Это был натюрморт, изображавший фрукты, овощи и стакан вина. Картина была куплена по вздорному велению души, недорого, и провисела в комнате Антона не меньше года. Накануне – в ночной тишине, засыпая, – он тщился угадать в темноте знакомые очертания груш и огурцов. Конечно, «морт» приплыл оттуда, больше неоткуда. А что касается незнакомых девиц – они, вероятнее всего, второстепенное приложение и сами по себе ничего особенного не означают. Итак, разобрались вполне, и хватит с этим, пора отбросить одеяло и заняться каким-нибудь делом.

Дела, собственно говоря, не было. Антон Беллогорский состоял на учёте на бирже – его сократили и вынудили жить на пособие. Сократили, между прочим, не как-нибудь в стиле Кафки – не было безликого государственного монстра, который равнодушно и рассеянно отрыгнул мелким винтиком. Бушевали отвратительные страсти, и вполне живые, во многом неплохие люди так или иначе принимали участие в судьбе Антона, да и сам он скандалил вовсю, сражаясь за место под солнцем, и даже – совсем уже вопреки кафкианским обычаям – мог всерьёз рассчитывать на победу. Но только не повезло, и теперь Антону было совершенно всё равно – Кафка или не Кафка. Литературные аналогии всегда отыщутся, а суть свалившейся на него беды нисколько от них не менялась. На первых порах Беллогорский ещё держался орлом, но постепенно начал опускаться, выбирая в качестве жизненного кредо апатию и всё, что ей обычно сопутствует. Он слегка отощал, перестал пользоваться дезодорантом, сапожную щётку засунул куда подальше, усов не ровнял и перешёл на одноразовые услуги тюбика с зубным триколором – пока не кончился и триколор. С каждым разом, после возвращения с биржи, от Беллогорского всё явственнее пахло псиной. Из зеркала взирал на него исподлобья угрюмый коротышка с зализанными назад редкими чёрными волосами, неприятно маленьким, острым, шелушащимся носиком и обветренными губами.

Поэтому в то самое утро, поскольку важных дел и встреч – повторимся – не было, Антон решил вообще не подходить к зеркалу. А заодно и не есть ничего – ну её в парашу, эту муторную еду. Выпил холодной воды из-под крана, как попало оделся и вышел из дома, нащупывая в кармане огорчительные мятые десятки.