Анжело Рипеллино - Магическая Прага

Published by arrangement with Elkost International Literary Agency

Книга издана при поддержке Итальянского института культуры в Москве

Предисловие Ивана Толстого

Художественное оформление Андрея Бондаренко

В оформлении суперобложки использованы работы Франца Кафки и Леонида Тишкова

© GiuLio Einaudi editore,Torino,1973,1991

© Издательство Ольги Морозовой, 2015

© И. Волкова, перевод, 2015

© Ю. Галатенко, перевод, 2015

© И. Толстой, предисловие, 2015

Ночная Прага молчалива и пуста. Словно ей дают побыть в одиночестве. Влажный и тускло освещенный город с кривыми и узкими улицами. Все спит, утомленное тысячелетними рассказами о себе. Город, некогда притянувший и удержавший эпитет мистического, вот уже много столетий старается поддержать эту репутацию, бесконечно воспроизводя если не сам философский камень, то вариации на тему о нем. И посреди ночной Праги ты временами чуешь в себе сходство с Рипеллино: шатаясь от влюбленности в эти камни, он бродит по старинному городу, еще не подозревая, что скоро коммунистические власти запретят ему въезд в страну, и, обложенный бесчисленными гравюрами и цитатами, он примется писать свою сновидческую полуисторию-полупоэму о пражской мистике, не имея больше права увидеть и проверить. Писать о бесплотном духе бесплотного города – какая изысканно-злая ирония, какое великолепное продолжение тысячелетнего волшебства.

Да, тысячелетнего. Анджело Мария Рипеллино ровно вдвое сократил пражскую фантасмагорию, отнеся зарождение местных чудес ко временам полубезумного императора Рудольфа II – к xvi веку. Спору нет, эпоха была колоритная, тянущая и на макабрное кинофэнтези, и на компьютерную игру с шорохами и гулкими сводами.

Конечно, книга Рипеллино – не история Праги и даже не бедекер по теням и легендам, но главная городская тема – визионерство – начата тем не менее с “середины” рассказа, с эпохи маньеризма. Мыслимо ли отрезать, скажем, от истории Парижа все, что было до французской революции, или лишать биографию Лондона докромвелевских столетий? Но Рипеллино именно эту вивисекцию и производит.

Редкая культура способна столь убедительно нащупать корни своих легенд, их вещественную, этнографическую природу. С ix по xii век древняя Прага (а именно – Мала Страна) была известна в Европе как центр работорговли. Товаром были, разумеется, язычники. Рабы постепенно исчезали, но торговый дух так просто не вытравишь. Город у реки с самого начала рос трехликим – три веры, три культуры, три языка. Чехи, немцы, евреи. И хотя до гуситского движения (xv век) чехов с немцами объединял католицизм, различий у них было больше, чем сходства. Нет почвы плодотворней для всяческого подозрения, недоверия, приписывания всех грехов другому, нежели разноязычие и разнокультурие. Чешско-немецко-еврейский треугольник взаимного неприятия стал – на века! – одним из самых прочных порогов здешнего сознания. Этимологически, кстати, название города – Прага – принято вести от речных порогов . (Есть, впрочем, и другие версии.)

Если к книге Рипеллино писать приквел, то я бы начал с истоков x века, когда князь Вацлав (будущий святой – сидящий сегодня в центре города на коне) получил в дар от короля Генриха Птицелова мощи святого Вита, правую руку отрока. Ротонда, возведенная для ее хранения в Граде, положила начало многовековой истории Замка.

К слову сказать, на месте будущего собора Святого Вита до поры до времени лежал камень, у которого народ в былые времена поклонялся языческому божеству Свентовиту, покровителю плодородия. Рядом со Свентовитом меркло могущество остального ареопага. Ежегодно ему, по жребию, приносили в жертву одного христианина, кувшины с вином, калачи и черного петуха. То-то на шпиле собора и до сих пор – не крест, а черный петух. Ничуть не хуже, чем в Риге, Дублине или Страсбурге. Смена Свентовита на Святого Вита прошла, по всей видимости, безболезненно: хроники об этом ничего не сообщают. Но и Рипеллино молчит.

Не делится он и подробностями об убийстве самого Вацлава – главной, можно сказать, фигуры ранней чешской истории. Его во время семейного пира зарезал рвущийся к власти брат Болеслав, а сына своего, родившегося в тот самый день, назвал незабываемым именем Страхквас, то есть Страшный пир.