Шамиль Идиатуллин - Последнее время

Подпрыгнувшая земля уронила Кула. Он поводил наложенной на тетиву стрелой в разные стороны, прислушиваясь, вскочил и пошел дальше, не обращая внимания на бушевавшие за спиной рокот, рев и вспышки, отщеплявшие от Кула длиннющую, почти до леса, тень. Мучительно хотелось вернуться или хотя бы повернуться и посмотреть, что́ там, помочь, спасти. Но Арвуй-кугыза попросил быть у леса – попросил так, что Кул не смог ни отказать, ни возразить, ни просто кивнуть на бойню, в которой гибли птены и выйти из которой живыми у птенов без Кула не было даже надежды. Арвуй-кугыза видел бойню куда лучше Кула, во всей жуткой и гнусной полноте. И при этом просил идти к лесу. Вот Кул и пошел. Сквозь ливень, озноб и куда труднее расталкиваемое напряжение и неудовольствие от неправильности всего, что делалось вокруг и что делал он сам.

– Что там грохочет? – спросил Эврай, сидевший на крыле у кустов напротив опушки.

Он смотрел на лес и на Кула даже не оглянулся, будто знал, что со спины может подойти только Кул. Может, и правда знал.

Кул пожал плечом, не заботясь о том, что Эврай не увидит, всмотрелся в лес и поёжился. Арвуй-кугыза послал его сюда не зря – но при этом непонятно зачем. Кул уже понял, что почему-то умеет многое, но в одиночку войско не победил бы даже бог войны, если бы у мары был такой бог.

У леса стояло войско. Не очень крупное по степным понятиям, которые Кул представлял себе по всплывавшим в памяти песням, не слишком тяжело вооруженное, к тому же пешее, – но настоящее. Полсотни человек, все с луками и саблями. А Кул один и без сабли. Да если и найдет саблю – дальше-то что? И в колчане два десятка стрел, не больше. Не хватит, даже если попросить степняков сомкнуться спинами по двое.

Никто не обещал ни легкой жизни, ни легкой смерти, напомнил себе Кул. Никто ничего не обещал. И уже не пообещает. Это печально, зато честно.

Вильхельм резко сел, вдохнул с сипением и долго мучительно кашлял, беззвучно стуча ладонями по горячей воде, уходившей из травы очень медленно. Наконец он сумел оглядеться – и пожалел, что жив и что видит.

Гроза наконец иссякла и открыла чистое черное небо и жирную луну. Луна ярко освещала мир, украшая его густыми длинными тенями. Тишина была оглушительной. Остро пахло свежестью и немного – мясным бульоном на водорослях.

Склон холма, на котором Вильхельма удержала странная скособоченная пластина, видимо, кусок колдовской скользилки, сорвавшей атаку, был чист. Всех снесло вниз, на прибрежную полосу, всё еще бурлящую мутной водой. Всех – нападавших и защищавшихся, почти победителей и почти побежденных, храбрецов и трусов, пылающих яростью атаки и полумертвых. Теперь они были мертвы, все, и валялись в воде недвижным топляком, не шевелясь и не пуская пузырей. Все его люди. Его флотилия и его армия. Знакомые и незнакомые, хорошие и плохие, старые и молодые, опытные бойцы и случайный сброд, отданные ему и другим мастерам в подчинение для того, чтобы обеспечить не процветание, не богатство, а выживание родины. Они победили, почти. Но колдуны в последний момент украли победу и убили всех.

Так бывает. Такова судьба военных. Не всегда получается побеждать. Но всегда надо наносить максимальный урон – чтобы проще было тому, кого родина пошлет доделывать не доделанное тобой.

Вильхельм встал, опираясь на палаш, который все норовил войти в размягченную землю и перебросить Вильхельма через себя, постоял, покачиваясь, и пошел искать врага, чтобы убить.

Слух к нему так и не вернулся, поэтому он не услышал ни хлюпания шагов, ни окрика.

Озей вздохнул и почти без замаха ударил Вильхельма палашом под ухо. Вильхельм повалился лицом в воду, подергался и замер. Озей сипло подышал и пошел дальше. Лицо у него было неподвижно. Шевелить обожженным лицом и даже моргать было больно и неприятно.

– Наши все ушли, кто остался жив, – сказал Юкий.

Арвуй-кугыза молча огладил ворот. Рубаха была неровно черной до пояса, но бо́льшая часть вышивки сохранилась. Многие нитки были оборваны или перекручены, некоторые обгорели, но узор читался и оставался узором.

Юкий обернулся к уцелевшим птенам и крылам. Их было трое – Лура, Якай и Пезик. Это из трех десятков. Я больше никогда не буду считать от десяти до одного, пообещал себе Юкий, посмотрел на бредущего издали Озея и спросил:

– Больше никто никого не слышит?

– Эврай у леса, сейчас к нему пойду, – ответил Лура.

– Нет, – отрезал Юкий.

– Там степняки.

– Степняки не напали, – напомнил Юкий. – Пусть приходят. Пусть делают что хотят. Пусть живут, если эта земля и эта вода примут их. Они нам не сделали…