Шамиль Идиатуллин - Последнее время

Она сама воззрилась в зенит и чуть не свалилась: прямо над ней, очень высоко, но различимо до волоска и складочки, пролетел один из колдунов – и это была женщина. Сердитая, чуть старше Кошше, в штанах, а больше ничего не разобрать из-за розовой тени крыла и огромного живота – нет, чего-то привьюченного к животу, огромного, гладкого, как скорлупа лесного ореха, и цвета такого же. Кошше моргнула, и крылатая женщина оказалась над хвостом флота, а из скорлупки, будто махнув на прощание, высунулась и исчезла маленькая рука.

Это люлька, поняла Кошше. Они детей вывозят. Спасают. А я мальчика не спасаю, сижу тут, хотя самое время – вот сейчас, пока все пялятся на небо.

Она стекла по мачте, незамеченной скользнула к трюму и очень быстро, а главное, почти бесшумно смогла собрать всех схваченных у трапа. Высунулась наружу и застыла.

Молния вспыхнула и расколола мир на три слоя, в каждом из которых на бесконечный миг ослепительно и резко застыла своя, вроде бы не связанная с остальными жизнь.

В первом слое лоди впереди и вокруг лайвы слаженно поменяли курс и стали расходиться, уступая ей первенство, реку и вид на страшно далекий берег.

Страшно далекий берег распахнулся во втором слое мира, чудесным образом схваченный и осознанный Кошше сразу и во всех подробностях. Этот берег и этот мир заполнили сотни мары, самых разных возрастов и манер поведения, от мелких, меньше ее мальчика, до стариков и старух. Мелкие таращились на реку, улыбаясь, бабы чуть не плакали, мужчины всех возрастов помалкивали, и все размазывали по лицу, прямо поверх носа, рта и глаз, бесцветную слизь. На лицах мары, успевших войти в воду или почти исчезнуть в ней, слизь блестела твердо, будто лакировка, на шедших следом высыхала на ходу – и они именно шли, потихоньку, уверенно, не снимая ни обуви, ни одежды, входя в реку по пояс, по грудь, по ноздри и исчезая с головой, мрачно, но спокойно, не взвизгивая и не плескаясь, как будто не вода вокруг них, а негустой туман. Не врал, значит, Хейдар, подумала Кошше, есть у них такая мазь для переходов по дну. Ни в чем Хейдар не врал, получается.

Ну или почти ни в чем, поправилась она, с трудом переключая внимание на третий слой и выдергивая из подошвы клинок, потому что в третьем слое из-под рогожи выползали, разминаясь, полдюжины вояк, и целью их был трюм, и первый из вояк, невысокий и гололицый, Кошше уже заметил и улыбнулся, берясь за рукоятку меча.

Ты и есть сипатый, решила Кошше, забывая сипатого, лежащего в трюме, и закричала себе под ноги – громко, пронзительно, так, чтобы слои треснули, осыпались осколками и снова слились в поганую, трудную, болезненную, но понятную ей жизнь:

– Все быстро за борт!

Полыхнула новая молния, испаряя грани, загадки и разделения миров, и Кошше, молясь заткнутому тучами небу, чтобы мальчик застыл там, где велено, кинулась на сипатого.

Человека приводит на этот свет женщина, а провожает с этого света мужчина. Поэтому женщине не место на поле битвы, пусть она и умеет биться лучше, чем мужчины.

Женщина должна покинуть поле битвы, даже если ради этого ей придется перебить всех.

Молния снова выжгла мир, сделав всех, кто остался, белыми и распяленными по серому рисунку реки с лодями. Остались многие: узники тянулись к бортам, чтобы прыгнуть в воду, за бортами стояли снопы брызг от уже прыгнувших, стражи ловили тех, кто еще не прыгнул, и швыряли под брезент, рассекая упорным лодыжки.

Мир оглушительно зарокотал и стал черным с цветными мазками, искалеченные узники валились, беззвучно крича и нелепо шевеля ногами, а стражи ринулись на Кошше – все, кроме гололицего сипатого, до которого она дотянулась. Кошше заставила себя сделать несколько шагов назад, ударилась лопатками о мачту, скользнула за нее, держа клинок у бедра, и, вспомнив вдруг, с усилием сделала вдох и выдох. И еще.

Голова закружилась, но стала чуть ясней. А в ясной голове не бывает растерянности и сомнений по поводу того, что делать. Для ясной головы все просто: надо беречь и спасать мальчика.

Кошше, убедившись, что подступы к трюму свободны, как и видимая часть трапа, в два прыжка достигла люка и нырнула в него.

Трюм был практически пуст. У основания трапа лежала незнакомая грузная тетка с безнадежно свернутой шеей. Мальчик стоял, где велено, издали похожий, как и рассчитывала Кошше, на белесый, например, от плесени столбик. Он молча вцепился в плечи Кошше, когда она подбежала, на ходу без особой охоты убирая клинок в подошву, и уткнулся лицом ей в шею. Привык выполнять «Не смотри» без команды, подумала Кошше с одобрением и ужасом и выскочила на трап, попутно отбросив мысль пересидеть бойню здесь. Трусливые мысли редко бывают неглупыми, потому что рождены не человеческим рассудком, а животным страхом. Он превращает человека в животное, которое обречено быть побежденным и съеденным человеком, не превратившимся в животное, – так видит небо.