Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Когда я зашел в кабинет, где мы делали ремонт, то Пряник с дембелем из спецназа начали на меня наезжать, где я так долго был и зачем меня вызывал Прапорщик. Я показал им свою спину и рассказал им всю ситуацию. Дембеля меня стали сразу уговаривать, чтобы я на прапорщика за такой беспредел пожаловался командиру бригады. Контрактников не зазорно сдавать, и они нам никто, они уроды, и за это ему светит статья, твердили мне дембеля.

К вечеру мы пришли в роту, а Слона уже посадили в комнату для хранения оружия, за решетку. Оружия в КХО не было, и помещение просто пустовало. Слон, конечно, на меня за решеткой косился, и старослужащие некоторые, не зная всех дел, думали, что я сдал Слона. Приходилось всех уверять, что это был не я, а Крылов, который сейчас находился в карауле. Я показывал всем спину, что Прапорщик меня избил как раз из-за того, что я не настучал на Слона. Кто-то верил, кто-то не хотел верить, кто-то мне сочувствовал, кто-то усмехался. Ублюдков в армии уж очень много было. А в махачкалинской части, где я служил, помимо срочников разных национальностей, было много ублюдков-контрактников, которые были местными.

Офицеры русские в основном попадали служить в эту часть после какого-нибудь залета, которых отправляли сюда в ссылку в Махачкалу на исправление. Короче, можно было нашу часть назвать какой-нибудь исправительной. Служили или местные, которым комфортно было служить и зарабатывать здесь деньги, или русские, которых немалый процент отправляли за грехи, или молодых, только после военного училища, лейтенантов. Конечно, понятно, что какому русскому офицеру захочется служить в Дагестане, когда он вырос, например, в Санкт-Петербурге или еще где-нибудь. Где не стреляют и все спокойно. Конечно, очень большую роль играли местные офицеры-дагестанцы, грамотно понимая всю ситуацию в части, и во многом если бы не их профессионализм, то было еще хуже. Для меня где-то было проще найти общий язык с дагестанским офицером, чем с русским.

Прапорщик Вахмутов, чувствуя свою вину, от меня отстал. А я был на взводе. Думал, если еще он ко мне пристанет, то сразу пойду жаловаться, пока рубцы остались на спине. Я уже несколько раз обращался к заместителю командира батальона, чтобы при первой возможности он меня отправил в командировку на чеченскую границу к своей третьей роте, и он пообещал при первой возможности меня туда отправить.

На следующий день я узнаю, что троих из сводной роты на днях должны забрать на чеченскую границу. Я зашел в кабинет заместителя командира батальона. «Товарищ капитан, — я ему говорю, — вы же мне обещали, что я на заставу поеду в первых рядах». Капитан мне стал объяснять, что не нужен там сержантский состав. Я буду там за рядового, мне все равно, и здесь я в наряд хожу за рядового в караул, на вышке стоять. «Мне уже здесь невыносимо в сводной роте», — разоткровенничался я. Капитан сказал хорошо, и что он что-нибудь придумает, но там же опасно, туда никого не заставишь ехать, а ты сам рвешься, уговаривал он меня одуматься.

Мне было все равно, куда ехать, лишь бы уехать из этого бардака и беспредела. Я понимал прекрасно, что на военных действиях дедовщины мало, так как при первой возможности можно было застрелить своего обидчика и списать все на войну. А мне надо было залечивать раны, да и войны как таковой уже не было. Первая чеченская закончилась, а вторая должна была начаться через полтора года. Шла партизанская война. И потом я отдавал себе отчет, что если за месяц никого не убило, то и опасность была минимальная.

Я рассчитывал, что в командировке будет служба идти день за полтора. Уж больно хотелось скостить себе срок до минимума. Все эти факторы решали большую роль для меня, ведь каждый день для меня был испытанием. Заместитель командира батальона спросил из троих солдат уже назначенных поехать на заставу, кто желает остаться в части, и один на радостях попросил, чтобы его оставили. Через два дня меня с двумя солдатами моего призыва должны были увезти. Я доживал последние дни в роте и уже был на чемоданах.

Мой обидчик Слон сидел за решеткой в комнате для хранения оружия. Так как у меня было освобождение, то я периодически с ним разговаривал. На меня Слон обиды не держал, да и не за что было, ведь не я на него настучал по поводу сломанных ребер. «Ты нормальный пацан, и сержант из тебя хороший получится», — хвалил он меня. Я его тоже поддерживал, что меня скоро не будет, а его отпустят. Каптерщик Крылов, сдавший Слона, щемился по углам, и я на него тоже смотрел косо, ведь не его дело было стучать. Мало того, что он сдал Слона, но он еще и меня подставил, так как моя история была, что упал сам с лестницы. И моя спина, изрисованная кровяными подтеками, тоже на совести Крылова. Конечно, эту мерзость Слона надо было наказывать, и где-то, наверное, он получил по заслугам, но стучать в армии, в которой служил я, было не в правилах и ставить себе клеймо стукача на остаток службы.