Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Я, превозмогая боль, надел бронежилет с помощью ребят. Я не знаю, как я добрался до своего поста в бронежилете с автоматом, но на вышке я его просто скинул. За два часа, стоя на вышке, я обдумывал все что можно. В первую очередь, я думал, как сбежать из части. По разным слухам, кто убегал из части, то, в лучшем случае, дальше Кизляра добраться не мог. В худшем — солдат убегал и попадал в Чечню в заложники. За некоторое время у меня спали эмоции, и я уже думал, что мне надо врать по поводу ребер. Сочинил историю, что, сменяясь часовым и спускаясь с вышки, я упал ребрами на лестницу. Теперь я думал только об одной проблеме, как попасть в санчасть.

Когда пришел начальник караула на смену, то я на вышке при нем надел бронежилет, корчась от боли. Начальник караула тоже обосрался от такого исхода. Я со сменой кое-как дошел до караульного помещения и лег на кровать. Из старослужащих мне слова никто больше не сказал, да и мне было безразлично. Через два часа закончился наш наряд в карауле. Когда я с караулом пришел в роту и сдал свое оружие, снял обмундирование, то я сразу попросился в санчасть. Я долго убеждал прапорщика Вахмутова, что поскользнулся на лестнице. На лбу у меня тоже был небольшой синяк, и приходилось доказывать, что упал еще лицом. Было, конечно, не особо правдоподобно, но прапорщика я убедил хотя бы меня отпустить в санчасть.

В санчасти меня обвязали эластичным бинтом, и дышать мне стало невыносимо больно. На теле были видны синяки со ссадинами, и медсестра, конечно, мне тоже не поверила, что я мог сломать ребра, находясь еще в бронежилете, и пригрозила разбирательством, положив меня в стационар. Для меня это было большим спасением. Теперь мне надо было отлеживаться и зализывать свои раны.

Странно было, что на следующий день меня врач даже не отправил на рентген. При каждом чихе и кашле я испытывал невыносимую резкую боль. Со мной лежало еще несколько человек. Один солдат вообще был каким-то странным. Он то ли косил под дурака или был им, но постоянно он нес разную чушь. При врачах и медсестрах он разыгрывал разные спектакли, что выбросится из окна или порежет себе вены. Но когда медицинских работников не было, то он вел себя спокойно и разговаривал с нами, лежавшими, со здравыми мыслями. Парень, видимо, так не хотел служить, что косил под дурака, отслужив, как и я, восемь месяцев. В учебке в санчасти был один такой, лежавший со мной, и он не скрывал, что косит. Но у него смелости хватило порезать себе вены, и, проведя некоторое время в психиатрической больнице, его на моих глазах комиссовали. У этого косящего парня смелости не хватало, и пакостил он по мелочам. В санчасти он еще долго лежал, но дослуживать ему пришлось полный срок.

После третьей ночи, лежа в санчасти, меня утром вызвала медсестра и сказала, что меня на выписку. Она мотивировала это тем, что я могу ходить, и в своей роте я могу лежать с постельным режимом, который она мне выписала на несколько дней. Больше мне помочь они ничем не могут. Мне хотелось от злости кричать, что о каком постельном режиме можно говорить, когда старослужащим, некоторым отморозкам, было глубоко наплевать на мои сломанные ребра. Я нашел защиту — укрыться в санчасти от старослужащих и залечить свою травму, но медсестра по заключению врача выносила мне смертельный приговор. Постельный режим — это при том, что меня даже не свозили на рентген.

Когда я вышел из санчасти, то ко мне сразу докопался старослужащий из другой роты.

- Эй сержант, иди сюда кричал он мне.

Я стоял и на него смотрел.

Ты чего, урод, на меня забил, совсем страх потерял.

Эти фразы я повторяю уже несколько раз, но в армии, к сожалению, мало кто мог связать двух слов, только тупая быдлятина. Подходил он ко мне обозленный и напрягал свои кулаки. Я ему в ответ, что я еле хожу и у меня сломаны ребра.

- Да мне по х… что у тебя сломано, — замахивая руку, чтобы меня ударить.

Я схватился двумя руками за ребра, обжимая и защищая их, присев на корточки. Бить он меня не стал. Причина была в том, что мы стояли рядом с центральным входом в штаб, и ходило много офицеров, которые в принципе не обращали никакого внимания на нас.

Я пришел в роту и показал прапорщику Бахмутову свое освобождение с постельным режимом. «Какой нахрен постельный режим, у нас в наряды ходить некому», — кричал он. Я, конечно, это предвидел, что лежать в кровати мне никто не даст.

Командиру бригады требовался в его кабинете ремонт, и он просил из нашей сводной роты выделить двух бойцов. Первого бойца прапорщик вызвал дембеля, которому через пару недель уже было увольняться, по кличке Пряник. Он воевал в Чечне и был один из тех, который если и бил солдат, то только за дело, и отморозком назвать его было нельзя. Чудил он только по пьяни, и именно за пьянку прапорщик ему решил сделать дембельский аккорд. В помощь Прянику прапорщик вызвал меня. «Будешь ему помогать, так как толку от тебя в роте никакого нет», — ерничал он. Мне было безразлично чем заниматься, лишь бы меня никто не трогал. Содрать старые обои и поклеить новые ума большого не надо было. Да и потом я этим занятием мог через силу заниматься. В кабинет приходил и проверял нас только командир бригады, подкалывая Пряника за его пьяный дебош в части. «Вот сделаешь дембельский аккорд, и я тебя отпущу домой», — улыбался подполковник.