Евгений Никитин - Про папу. Антироман

Я поднялся вверх по шикарной парадной лестнице, устланной длинной пурпурной тканью, и пошёл по этажу. На одной из дверей была золотая табличка с надписью «Соня Шишкина». Я толкнул дверь и увидел маленькую каморку с кроватью и столиком перед ней. На кровати сидела совершенно бледная Сонечка и наливала себе в стакан минеральную воду. Было тихо, как в гробу.

– Привет, – сказал я.

– Серёженька? – встрепенулась Соня. – Фухххх… Заходи. Как ты меня нашёл?

– Что-что-что? А-а, как нашёл… Сам не знаю, – признался я. – Шёл, шёл… Что с тобой произошло?

– А что со мной произошло? – спросила Сонечка и начала судорожно пить воду.

– Что-что-что? А-а, что произошло… Говорят, напали на тебя.

– Кто напал?

– Не знаю. Маньяк какой-то. Мне Каракуменко сказал.

– Трепло он… – пробормотала Соня.

– Кто-кто-кто? А-а, трепло… Да, он трепло. Ну вот, короче, я забеспокоился и пришёл.

– Спасибо, – поблагодарила Соня и посмотрела на меня с теплом. – Кроме тебя, никто не пришёл. Я почему-то знала, что именно ты прискачешь.

– Как? – удивился я. – А уборщица мне сказала, что к тебе многие сегодня поднимались.

– Странно… Никто не приходил. Я тут одна.

– А Каракуменко?

– И Каракуменко не приходил.

В это время в дверь постучали, и в комнату вошёл Каракуменко. Он был очень удивлён, увидев меня. В руках он держал совершенно мокрый зонт.

– Господи, – сказал Каракуменко. – Здравствуй, Соня. А этот что здесь делает?

Под «этим» он имел в виду меня.

– Пришёл… – ответила Соня.

– Как ты здесь оказался раньше меня? – обернулся ко мне Каракуменко.

Он зло и тяжело дышал, – видимо, запыхался от бега.

– Просто переместился, – пожал плечами я.

– Чего?

– Ну это же сон. Я просто переместился, так все делают во сне.

Каракуменко выглядел озадаченным. Он посмотрел на меня с опаской.

– Ну это же просто, – начал объяснять я. – Посмотри вокруг внимательно, видишь, всё, на что ни посмотришь, сразу меняет свою форму? Это потому, что мы во сне. А теперь подними руки и посмотри на них.

Каракуменко поднял руки, посмотрел на них и исчез.

– Что такое? – со страхом крикнула Соня.

– Он, видимо, проснулся, – ответил я.

Она увидела, как я истончаюсь и таю в воздухе. За моей спиной вырисовывались контуры другого места – солнечный свет заливал комнату с высоким потолком, и слышалась далёкая музыка…

Соня вскочила с кровати.

– Не оставляй меня одну!

– А как же твой возлюбленный? – саркастически спросил я. – Он-то где?

– Не знаю, – растерянно сказала Соня.

– Мне надо идти, это очень важно. Скажи, что с тобой произошло? – потребовал я.

В комнате повисла атмосфера какого-то смутного страха. Соня начала что-то объяснять, но слишком поздно: я уже не слышал…

Когда мне было 23 года, то есть 7 лет назад, я мог оглянуться на длинную историю романтических влюблённостей, но к тому времени ещё ни разу не целовался. Не везло.

Череда неудач привела меня к состоянию полнейшей апатии. Я жил один, читал поэтические книжки, одолженные у Петра Исаевича, и сидел в интернете. Правда, это составляло меньшую часть моего досуга, потому что большую часть времени я спал.

В тот момент я уже переселился из общежития в оплачиваемую государством квартиру, состоящую из комнаты и кухни, и постепенно захламлял её. Сначала я жил на кухне, чтобы сохранить комнату в первозданном виде. Но скоро я захламил кухню так, что находиться в ней стало невозможно. Из раковины распространялся трупный запах от немытой посуды, сваленной там несколько месяцев назад. Речи о том, чтобы помыть раковину, и быть не могло.

Я боялся и подойти к этой раковине, потому что заметил плавающее там грибовидное образование неопределённого цвета и ничуть не удивился бы, если бы оно оказалось разумным и враждебно настроенным к человеческому виду. Что касается уборки, то я не убирался никогда.

Поэтому однажды я переселился в комнату и плотно закрыл кухню на ключ, чтобы больше туда не возвращаться. У меня осталась одна тарелка и вилка, я ел из них и постоянно мыл. Основное время я проводил перед компьютером. У меня был электрический чайник и кастрюля с сахаром. Я постоянно пил кофе с сахаром, поэтому запасался кофе и сахаром на месяцы вперёд. Ещё я ел макароны.

Благодаря всей этой истории с Петром Исаевичем и поэзией, я решил посвятить себя литературе. Я знал, что немецкое государство не даст мне умереть с голоду и не выставит на улицу, поэтому не переживал о материальном, а на личную жизнь махнул рукой. Я перестал стричься и бриться. От меня неприятно пахло, потому что кроме макарон и кофе я ничего не ел. Я почти не выходил из дома и сидел на литературных сайтах, где вывешивал стишки и со всеми ссорился, потому что считал себя непризнанным гением. Приснившийся мне на днях поэт-песенник Каракуменко был одним из обитателей этих сайтов и, видимо, именно из них вынес и пронёс через годы убеждение в том, что я человек неприятный и склочный.