Евгений Никитин - Про папу. Антироман

Именно на одном из этих сайтов я познакомился со своей будущей женой, студенткой 5-го курса филфака из Москвы. Она предложила мне всё бросить и уехать в Россию, обещав, что моя жизнь кардинально изменится. Я решил рискнуть. Вдруг кто-то всё-таки способен любить меня? Я взял с собой одну сумку с вещами и гитару. Девушка не обманула и подарила мне всё – любовь, заботу, семью, жильё, образование.

Но через семь лет я изменил ей и оказался на улице.

Так мне и надо.

Я всегда хотел, чтобы меня любили женщины, чтобы восхищённо смотрели на меня, и взгляд невольно перемещался на мои губы. Тогда бы я целовал этих женщин, как будто пил.

Я бы хотел, чтобы мои стихи перечитывали и останавливались посреди улицы в задумчивости, осознав что-то очень важное, недоступное прежде, то, что не умеешь сформулировать, о чём догадываешься, но не можешь услышать. Что-то на грани восприятия. Скрытые связи между вещами.

Я всегда хотел жить в просторном доме, уставленном тяжёлыми фолиантами. Там большие окна, много света. Я сижу в глубоком кресле у своего хьюмидора. Достаю сигару, раскуриваю. Во дворе дома играют дети. Жена гладит кота. Скоро придут друзья. Мы будем слушать Баха и читать стихи. Вечером я сыграю с отцом в шахматы.

Но всё слишком статично, слишком статично. Надо что-то делать. Пора бежать отсюда…

И я ухожу.

Сажусь в поезд, он несёт меня куда-то. Не знаю, куда. В поезде я совершенно один, если не считать проводника. Я выхожу в большом и шумном городе. Навещаю забытые места и старых знакомых. Ничего не изменилось. Люди словно законсервировались. Они работают всё там же, они делают одно и то же изо дня в день.

И я понимаю, что я – причина всего этого.

Тогда я просыпаюсь.

На днях я пытался выйти от Белорусской к торговому центру «Тишинка», где продают дешёвые сигары, и забрёл в паутину переулков. Горели окна, навстречу двигался сгорбленный подросток с неразличимой в темноте собакой на длинном чёрном поводке. Дети истошно кричали и носились по детской площадке. Мелькнул велосипед.

Две женщины прошли мимо, беседуя, я уловил обрывок их речи, но, вырванный из контекста, он не значил для меня ровным счётом ничего. Я почувствовал, что они – часть какой-то сложной и противоречивой жизни, не имеющей ко мне никакого отношения и столь же далекой, как параллельная вселенная. И одновременно близкой – другому мне, жителю этой параллельной вселенной. Я был им, а он был мной. Странное дело – я вдруг понял, что это место могло быть моим домом. Я мог бы жить в этом дворе, каждый день возвращаться в квартиру на четвёртом этаже, где провёл бы последние пятнадцать лет, здороваться с соседями, знать их по именам, знать их детей по именам, вечером задумчиво курить, становясь привычной частью ландшафта, пялиться в темноту. Какая-то история происходила бы со мной, её фабула остается неясной, но есть ощущение вовлечённости. Я был бы влюблён в девушку из соседнего дома, трогательно посылал ей цветы, но боялся заговорить. Но я здесь не живу. Там, где я родился, ничего нет. Я не влюблён в девушку из соседнего дома. Я дошёл до Тишинки, купил сигару и вернулся в переулок, но ощущение несбывшейся причастности исчезло. Я был один в чужом дворе, пора домой, утром на работу.

Когда я был моложе, я писал о том, как друг прозрачней становился, о том, как он растаял и пропал, а я, наоборот, лишь уплотнился. На деле я себя имел в виду: я таял, а другие уплотнялись, но я боялся, к своему стыду, вывешивать такой самоанализ. Теперь я не стесняюсь ничего, пишу всё, что мне в голову взбредает, и то, чем был я раньше qui pro quo, мгновенно расползается и тает. Я больше не прозаик, не поэт, не муж, не друг и даже не любовник, и может быть, меня на свете нет. Есть лишь «Тридцатилетнего письмовник».

Папа позвонил кому-то в Скайпе и сказал:

– Боря, привет. Короче, я буду продавать воду.

– Пап! – крикнул я. – Нельзя никому доверять свою бизнес-идею!

Папа крякнул и усмехнулся своему интернет-собеседнику – седому мужчине, вальяжно курящему короткую толстую сигару на фоне жёлтых обоев.

– Слышь, Боря, что сын говорит? Не доверяй ему, говорит.

– Что ты, Серёг, – ответил Боря. – Мне ты, наверное, можешь доверять. Я знаю тебя сорок восемь лет.

Я знал своего отца в два раза менее длинный срок.

– Понимаете, – сказал я Боре. – Он же не только вам, он сейчас всех своих друзей обзвонит и похвастается.