Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

«Забудь про учительшу, Горохов. А караул твой в конопле у Носкова сымем, так и скажи Гришке. Пусть опасается.

К сему Иван Соловьев»

В Думе на светлый праздник Покрова женился волостной писарь Сашка, парень высокий, с густыми, расчесанными на пробор волосами и беспокойным, немного шалым взглядом. Не одна девка сохла по нем в этом, да и в других селах — что и говорить, выбор у него был богатый. А женился Сашка на квартирантке — четырнадцатилетней Марейке. По закону, так рано бы ее замуж, но девке самой того страшно захотелось, а Сашка, недаром он писарь, прибавил ей в какой-то бумажке пару годков — вот и вышло все ладом да порядком. Если б кто и захотел оспорить Сашкину хитрость, то не смог бы, так как девка родилась далеко отсюда, родители ее померли один за другим от тифа, осталась лишь одна тетка Настя, которую с трудом и разыскала Марейка.

С полгода назад тетка с племянницей приехали в Думу и определились на квартиру к Сашке, а жил он с матерью в крестовом доме в центре села, дом этот когда-то принадлежал купцу, да в переворот купец бежал, и дом задарма достался волисполкому.

Марейка пуще всего на свете хотела, чтоб свадьба была непременно с бородатым попом, с кольцами, с певческим «Господи, помилуй» — короче говоря, с венчанием по всем правилам. Еще в детстве она была в церкви на чьем-то венчании и ее поразила тогда пышная, удивительно таинственная торжественность обряда, и затем через годы при одном лишь воспоминании об этом Марейкина душа млела и трепетала, как свеча на сквозном, густоструйном ветру. Потому-то и поставила она венчание в церкви первым и самым главным условием свадьбы, а характер у Марейки был своенравный, строптивый, не терпела она, когда ей хоть в чем-нибудь прекословили. И, по-лебединому выгнув свой тонкий стан, грудью поперла на вконец озадаченного Сашку и сердито захлопала зелеными глазами.

Сашка же уперся, как уросливый конь: не хотел он иметь какие-то дела с противной революции церковью, а более того — с попами. Всяк посторонний, услышав перепалку жениха с невестой, мог бы подумать, что вот, мол, Сашка не верит в бога и правильно, что не поступается этим своим принципиальным безверием: порядочный человек, чтоб его уважали, всегда должен держаться только одного берега, нельзя ему жить в согласии с теми и другими.

Но истинная причина Сашкиного упрямства была, к сожалению, совсем в другом, и венчание в церкви зависело не столько от жениха, сколько от самих проклятых попов, которые ни за что в жизни не допустили бы этого. Если вокруг Сашкиного имени ходили в селе нехорошие, а порою противоречивые слухи и было их много, хочешь верь, хочешь — нет, то строптивый думский поп со всем своим причтом знал точно, что Сашка не так давно безуспешно пытался обокрасть каменную церковь Параскевы Пятницы в большом и богатом селе Шарыпово, что он ночью уже влез бочком в церковь, выломав тяжелую решетку окна, но церковный сторож случайно приметил огонек, мелькнувший внутри святого храма — то Сашка зажег спичку, — и поднялся тогда такой невообразимый переполох, что враз проснулось все село.

Однако мужики, что первыми прибежали на истошный сторожев крик, оказались покладистыми, незлобивыми и довольно-таки простодушными. Да и чего ждать от деревенщины? Они несколько засомневались, что учитель, а Сашка занимался с их отпрысками вот уж второй год, оказался обыкновенным подлецом и вором, каких немало в каждом селе. Мужики посоветовались между собою, решили, что Сашка учинил погром в церкви не иначе как по пьянке, такое иногда случалось с очумевшими от сивухи выпивохами, пусть не в этом селе, но случалось.

Как бы там ни было, а обошлись с Сашкой по возможности благородно: ему поддали под дых, напинали как следует, с месяц лежал тихо, при смерти, потому как внутри что-то ненароком оторвали или отбили, но все со временем зажило, будто на собаке, задышал и одыбался, послал сельскую школу ко всем чертям. Вот тогда-то он и переехал в Думу и стал писарем. К шарыповской истории в Думе отнеслись в общем-то терпеливо, конечно, те, кто доподлинно знал ее. Волисполкомовцы не стали проверять полученный тревожный сигнал, а Сидор Дышлаков в некотором роде даже одобрил Сашкин поступок:

— Поповское? Можноть.

Настя и разбитная, худущая, словно вобла, Сашкина мать в споре о венчании держали устойчивый нейтралитет. Настя не придавала обрядам большого значения, ей было все равно, она и с первым своим мужем, чебаковским кузнецом, какое-то время жила без венчания, и только когда кузнеца призывали в армию, они обвенчались наскоро и даже не в церкви, а в своей избе, пригласив на прощальный обед тамошнего попа. Муж погиб, а подвернулся Иван — она и с этим стала жить вольно, без венца и без свадьбы.