Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Антонида попятилась, но в ту же секунду решительно кинула руки в бока:

— Не просмеивай, милый! Я сама просмею кого хошь!

Антонида готова была рассердиться и поскандалить, это ей недолго. И Дмитрий подумал, что разубеждать ее больше не станет, а за корову постарается заплатить Автамону из отрядных денег: мясо все-таки ели красноармейцы. Но чтобы не попасть в неловкое положение, он сказал ей правду:

— Просил за тебя, было так. Но ведь он не согласился. А вот теперь, видно, одумался. Совесть проснулась.

— Кака у него совесть, ой! — досадливо поморщилась Антонида. — Да брось ты!

Дмитрию не хотелось, чтобы досужие языки хоть как-то связывали его имя с именем Автамона. Что может быть общего у природного ткача, большевика и красного командира с кулаком, с эксплуататором! Но как-то уж получалось, что богатеев в станице было немало, а события последнего времени так или иначе развивались вокруг Автамона и его семьи. Чуял Дмитрий сердцем, что Пословины сами помогали Соловьеву. И Татьяна встречалась с Соловьевым, в дружбе она с ним, а разговоры с Дмитрием — это карусель, своеобразная разведка.

Но почему Автамон сделал такой щедрый подарок именно Антониде? Кто она ему, близкая родня, что ли? Не Антонида ли крестила его в хвост и в гриву!

И вдруг у Дмитрия, как молния, мелькнуло озарение: а потому и отдал Автамон корову, что хочет заполучить Антонидин нахрапистый голос. Вечная батрачка, кто не прислушается к ней по нынешним-то временам! Да и другим беднякам наглядный пример: поддержишь Автамона — сполна получишь свое. В общем, хитер мужик, и надо бы его перехитрить, сделать так, что это не он, а сельсовет решил помочь Антониде.

А события шли своим чередом. У них была своя закономерность и последовательность, которые непросто было разгадать и как-то изменить. Григорий Носков, бедняк, самый сознательный из станичных безлошадников, вдруг получил от Соловьева строгое предупреждение. Бабы, ездившие в тайгу за грибами, повстречали за Белым Июсом двух конных инородцев; напугались до смерти, конечно, потому как те были с ножами и винтовками и матерно ругались, что у баб не оказалось с собой ни крошки хлеба. Так эти свирепые инородцы-хакасы, узнав, что бабы-то из станицы Озерной, велели им отвезти Гришке Носкову срочное письмо, а от кого оно, Гришка сам знает. Знали про то и бабы, так как дружба Гришки с Иваном Соловьевым ни для кого в степи не была секретом.

Прочитал Григорий то письмо, осунулся весь. И сразу не мила стала убогая, подгнившая со всех сторон, потому и осевшая в крапиву его избушка. И вспотел он, словно в бане, и как шальной кинулся в улицу искать комбата. Он бежал и думал, что вот и пробил его час и уже ничего не изменить в его судьбе. Он не каялся ни в чем, да и не в чем было ему каяться, случись начинать жизнь сначала, он бы, пожалуй, прожил ее так же. Может, не стал бы только свидетелем расправы Дышлакова с Автамоном, взял бы да умотал куда-нибудь подалее, на самый край белого света, чтоб никого не видеть и чтоб тебя никто не видел.

Григорий настиг комбата у готового тронуться парома. Дмитрий сразу понял, что с Григорием приключилось неладное, столько в его странном облике было растерянности и подавленности. Дмитрий знал Григория, как смелого и обстоятельного казака, такой не станет без причины поддаваться панике.

— Ну что? — участливо спросил комбат.

Григорий отозвал командира в сторону, воровато огляделся, закачал пудовою головой и выдохнул:

— Вот что!

И полез в заскорузлый картуз за бумажкой. Он достал ее и одним движением руки разгладил на животе и торопливо подал Дмитрию, словно та бумажка вдруг жарко лизнула его, будто язык пламени.

— Живее, комбат! Отчаливаем! — после некоторой паузы зычно слетело с парома.

Дмитрий отмахнулся: плывите, мол, без меня. Затем заглянул в записку и внимательно посмотрел Григорию в глаза:

— Обыкновенное письмо. Ну вроде бы и угроза… Да ты не бойся!

Григорий сердито выхватил у него записку. Он явно досадовал на себя, что вот обратился к человеку за советом, а человек оказался не тот, заподозрил Григория в трусости. Дурной ты, комбат, одно — с оружием идти в цепи, а другое — бессмысленно подставлять лоб под вражью пулю.

Дмитрий понял состояние Носкова, постарался поскорей успокоить казака. Не станет же Соловьев проливать невинную кровь из-за какого-то Автамона.

— Ны. Еще как станет, — набычившись, упрямо проговорил Григорий.

Дмитрия взорвало, как ящик пороха — это бывало с ним в трудные минуты жизни: