Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Ездют тут всякие, скорбяшша матерь казанска. Народ смущают, прости меня, господи!

Несколько дней пробыл Дмитрий в штабе полка, был по горло занят хозяйственными делами, а когда возвращался домой, всю неблизкую дорогу, ничего не замечая кругом, подумывал о том, как там, в Озерной. Случиться могло всякое: Прииюсская тайга магнитом притягивала к себе колчаковцев. А каждый упущенный за границу бандит усиливал контрреволюционные формирования в Монголии. Рано или поздно эти формирования будут брошены против молодой Советской республики. Тревожно думалось и о Соловьеве. С ним нужно кончать, да поскорее, пока он не оброс людьми, как пень опятами, а обрастет, почувствует себя увереннее, занесется до небес, тогда с ним много будет мороки.

К счастью, в Озерной все шло по-старому, перемен никаких, если не считать, что в станице опять побывал Сидор Дышлаков, прослышавший об ачинской чекистке. Он ехал сюда с мыслью пожаловаться ей на станичную власть в лице Гаврилы, да и на Горохова тоже. Правда, был Дышлаков, как заметили станичники, много мягче, чем прежде и, не застав здесь чекистку, мирно убрался к себе в Думу.

Эта весть развеселила Дмитрия. Он решил, что нужно помириться с Дышлаковым и, может быть, подружиться. Промахи-то бывают у всех, к тому же Сидор обидчивый, малограмотный, трудно ему разобраться в сложностях текущей политики, а власти народной он предан — это бесспорно, не пожалеет крови и пойдет на смерть за Советы, такими-то людьми и нужно дорожить.

В комнату к Дмитрию неспешной шаркающей походкой вошла старушка, хозяйка дома. Она поставила на стол глиняный кувшин с молоком и рядом положила свежую, духмяную краюху хлеба. Затем, что-то вдруг вспомнив, зашлепала босыми ногами по половицам к себе и вскоре снова появилась, неся впереди себя оловянную тарелку, полную поджаристых печенюшек:

— Подарок тебе вышел.

— От кого? — удивился Дмитрий и радостно подумал о Татьяне. Сердце его забилось чаще и сладостней.

— Не угадаешь, сокол. И чем это ты ублажил Антониду? Аж дивно!

— Антониду?

— Кого ж больше? Она и принесла печеньице. Говорит, передай ему, значит, тебе, сокол.

— Зачем?

— Бери, раз угощают, — истово скрестив на груди руки, сказала старушка.

— Что-то перепутала, бабушка.

— Бог даст, сам спросишь, чем ей сподобился.

Так в недоумении он наспех поужинал и лег спать. Антонидин подарок не на шутку озадачил Дмитрия. В станице она считалась неуживчивой и к тому же скуповатой бабой, хотя скупость ей мало помогла в жизни — так и не выбилась из беспросветной нужды. Может, виною тому была щедрая натура ее непутевого мужа: ничего не жалел, ничему не поклонялся, ценил одну дружбу, но ведь из дружбы, как говорили в станице, зипуна не сошьешь. Впрочем, не могла она сшить зипуна и ни с чего другого, так как кругом у нее была нехватка.

А наутро ординарец Костя приметил, что Антонида делает зигзаги и чертит малые и большие петли у избы комбата. Спросил, что ей здесь нужно, промолчала, лишь коротко вздохнула. Тогда-то и понял Костя, что есть у нее, у этой зловредной бабы, какое-то неотложное дело к командиру.

Она так и лучилась вся, когда Дмитрий, потягиваясь со сна, показался за воротами. Она почтительно поклонилась ему, и этот непривычный, неумелый ее поклон совсем сбил его с толку. Нужно было объясниться с Антонидой, узнать, как это она от скандала на всю станицу, в котором старалась ославить Дмитрия, пришла вдруг к доброте и любезности. Что произошло в станице в его отсутствие?

— Как живешь? — с напускной беззаботностью спросил Дмитрий, разглядывая пожухлое, в глубоких извилистых морщинах ее лицо.

— Уж и живу, милый! — радостно закудахтала она. — Славно живу, пошли тебе бог во все годы здоровья!

— Почему именно мне? — спросил Дмитрий, настораживаясь в ожидании какого-то подвоха.

— Кому еще! — искренне удивилась Антонида, переступая бурыми от пыли ногами. — Чего не дают, того в суму не кладут. Тебе, милый, тебе. И угощеньице принесла, уж не побрезгуй и не обессудь — прими.

— Угощение?

— Порядок таков. Ешь, милый, — уклонилась от прямого ответа Антонида. — Я теперь и молочка принесу.

Это было уже слишком. И Дмитрий сказал ей, что одаривать его не за что, ничего он для нее вроде бы не сделал.

— Как ничего! — повысив голос, протянула она. — А коровку кто вырешил, ой! Думаешь, дура, поверю, что Автамон скотину за так отдает! Выходит, ты, боле некому.

— Не было этого, тетка!