Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Ну, конечно, — согласилась Татьяна.

— Во-вторых, арест твоего Соловьева совершенно не в моих интересах. Поверь мне и не спрашивай больше ни о чем. Лучше расскажи об Иване Николаевиче. Что он, например, за человек?

— Как все, — ответила Татьяна, не в состоянии сразу докопаться до истинного смысла сказанного Симой.

— Не верю!

— А я не верю тебе, — угрюмо произнесла Татьяна, хрустнув пальцами тесно сомкнутых рук.

Затем они вдвоем побывали на Белом Июсе, умчались далеко в бугрящуюся курганами степь. Татьяна снова и снова внимательно присматривалась к подруге. Только в день Симиного отъезда она решилась на полную откровенность, и первой сделала шаг к этому Сима. Когда они остались с глазу на глаз, Сима, опять же с покровительственной усмешкой, проговорила:

— Слушай, Таня. Я сама расскажу тебе об Иване Николаевиче. Я встречалась с ним…

Сима подробно, не упуская ни одной существенной детали, поведала о встрече с Соловьевым в поезде. Она, морща смуглый лоб, вспомнила, как выглядел Соловьев, как ходил и как разговаривал. Все было правильно, однако Татьяна почему-то снова не поверила Симе:

— Ты читала тюремное дело Ивана.

— Горяч, — не слушая ее и упиваясь производимым впечатлением, продолжала Сима. — Как динамит. Нацеливается на заграницу, хочет в Монголию.

— Ты говоришь такие вещи…

— Он упоминал еще о каком-то известном у вас охотнике, который может провести в Монголию. Кажется, его зовут Муртах или что-то в этом же роде. Странное имя, не так ли?

Ни о каком Муртахе Татьяна никогда не слышала. Это Сима поняла по холодному, по-прежнему отчужденному лицу подруги. И, не в силах переубедить Татьяну, Сима вскрикнула:

— Я же ему свой наган отдала!

Если бы Сима произнесла эти слова даже шепотом, Татьяна все равно внутренне содрогнулась бы и, вопреки всякой логике, поверила им. Впрочем, почему «вопреки»? Именно по непреложным законам логики Сима должна быть в том, другом лагере, если она не только легкомысленная и авантюрная девица. Ведь должны же быть у нее убеждения!

Татьяна сказала с мстительным укором, чуть понизив голос:

— Все глупо. Зачем мы играем комедию?

— Я не играю. А ты хочешь, чтобы я вот сейчас выскочила на улицу, как сумасшедшая, и истерически прокричала, что ненавижу всех?

Татьяна удивилась Симе, такою она еще не знала свою давнюю подругу. И, подчиняясь внезапному порыву все без утайки рассказать об Иване Соловьеве, она начала издалека:

— Парнишки с ним не дружили.

— Почему же? — спросила Сима.

— Оборванцем он был. Парни — на игрища к девчатам, а он — в лапту с голопузой ребятней, потому как бедности своей стыдился.

— И рыжий он, — усмехнулась Сима.

— И рыжий. А за нос его Куликом прозвали.

Татьяна задумалась и, скривив губы, смолкла на минуту, затем покачала головой.

— Симпатизировал он мне. Ну, было такое. — Вяло улыбнулась, поправляя огненную прядь волос. — Я ведь тоже рыжая.

— Ты блондинка, — великодушно уточнила Сима.

— Женился на вдове. Настей зовут, не видела я ее. Говорят, ничего себе особа, красивая.

Лицо у Татьяны чуть потемнело. Несмотря на то, что она сама когда-то отвергла робкие ухаживания Ивана, ей, видно, было неприятно говорить на эту тему. Уловив и правильно оценив ее настроение, Сима поспешила заметить другое, что ей, Симе, сейчас очень важно напасть на след Соловьева или хотя бы увидеть этого самого охотника, Муртаха.

— Зачем тебе Иван? — резким тоном спросила Татьяна.

Сима изучающе посмотрела в Татьянины глаза и решила быть с нею правдивой до конца:

— Иван Николаевич обещал перебросить в Монголию одного из моих друзей.

— Ты не трогай его!

— Он был у тебя?

— Да.

— Помоги мне связаться с ним!

— Сама не ведаю, где он, — неохотно и смутно, словно во сне, ответила Татьяна. — Эта история с конем…

Она не договорила. Она взяла Симу за руку и повела под провисший навес, где на верстаке, на мягкой подстилке из сосновых стружек, раскинувшись во всю ширь верстака, спал Мирген Тайдонов. На вопросительный взгляд Симы Таня слабо шепнула:

— Он может знать.

Разбудить Миргена оказалось не так просто. Он отчаянно лягался и ругался, и дико во весь голос вопил, плотно сжав набрякшие от пьянства веки. От него несло устоявшимся, тяжелым запахом сивухи. А когда он все же открыл продолговатые затекшие глаза, они показались девушкам совсем бессмысленными, пустыми. Мирген ничего не понимал в происходящем. Он, сидя, чесал пятернею свой живот, другою рукой приподняв подол коленкоровой рубахи, сшитой с цветными ластовками на хакасский манер.