Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Послабление мы дали Пословину, понимаешь, — сказал Гаврила, доставая из брючного кармана толстый плотницкий карандаш.

— Пословин, да-да, — вспомнила Сима. — Есть сведения, что именно он связан с Соловьевым.

— Может быть, — согласился Дмитрий, но сразу же добавил: — Только вы не очень верьте Дышлакову.

— Да? Если б мы верили, то… — Сима многозначительно оглядела мужчин, и им все стало ясно.

— Нельзя так, понимаешь! — сказал Гаврила, и неизвестно было, к чему относилось это «нельзя»: к методам работы ГПУ или к необдуманным поступкам загибщика Сидора Дышлакова.

— Мне необходимо поговорить с Пословиным! — вдруг категорически воскликнула она.

— Пожалуйста, товарищ Курчик. — Гаврила качнул головой, но с разбегу осекся. — Ежели, конечно, он дома. А то ведь на покосе даже вполне может быть.

Дмитрий первым увидел в окно, как к жердяным школьным воротам в облаке пыли лихо подлетела на коне Татьяна. Под нею был статный красавец Гнедко, которого нельзя было спутать ни с каким другим скакуном в станице. Конь сделал «свечу», затем, когда коснулся земли точеными передними ногами, Татьяна ласково похлопала его по глянцевитой крутой шее.

Дмитрий опять невольно залюбовался Татьяной, ему захотелось к ней, но нужно было сперва закончить разговор с Симой. А Сима сама приметила лихую всадницу и спросила у председателя:

— Кто?

— Учительша. Как раз она и есть дочь Пословина.

Дмитрия так и подмывало сказать, что Татьяна не имеет с отцом ничего общего, что у нее свои заботы и своя жизнь и что впутывать ее в отцовские махинации нет смысла. Но Гаврила окликнул Татьяну, и она, послушно кивнув ему, направилась в сельсовет. А когда Татьяна появилась на пороге, Сима неожиданно вскрикнула от удивления и бросилась к ней.

— Танечка! Таня! — совсем по-бабьи заголосила Сима. — Откуда ты?

— Ты-то откуда! — обнимая подругу, ласково сказала Татьяна.

Сима, вдруг почувствовав некоторую неловкость, пояснила мужчинам, что вместе с Татьяной она училась в Ачинской гимназии, даже сидели за одной партой. А в Татьяну тогда был влюблен молодой учитель математики, писал ей нежные письма и ставил ей в журнал одни пятерки. Затем учитель заболел чахоткой и уехал лечиться к киргизам на кумыс.

Девушки шумно смеялись от внезапной радости, их настроение передалось мужчинам. И ни о каких серьезных делах в этот день они уже не говорили. Сима приняла приглашение подруги немедленно посетить ее дом и тут же учтиво распрощалась с Дмитрием.

Когда Дмитрий вышел на улицу, он удивленно взглянул на Гнедка, которого уводила в поводу Татьяна. Конь выглядел свежо, даже свежее, чем тогда, когда комбат видел его впервые. Значит, Дышлаков все напутал, сосед Гаврилы тоже. И Дмитрий почувствовал, что ему светло от этого внезапного открытия.

Между тем девушки, оставшись вдвоем, рассказывали друг дружке о себе. А Татьяна к тому же расспрашивала Симу об одноклассниках, об Ачинске. Сима отвечала скупо, она мало что знала, потому что долго не была в родном городе. И вдруг сама спросила в упор, как выстрелила:

— Почему ты не замужем?

— Нет жениха, — отошла шуткой Татьяна.

— Разве комбат не жених?

Татьяна неопределенно хмыкнула.

— Иди за него, не бойся, — поощряюще блеснув глазами, посоветовала Сима. — Он сделает карьеру. Будет этаким красным генералом, вот посмотришь!..

Больше недели прожила Сима в Озерной. Днем выезжала в окрестные села, а в сумерках ее ходок, пыля, подкатывал к дому Пословиных. Когда она бывала в отъезде, Автамон сердито сопел и выговаривал дочери:

— Христопродавку привела!

— Не надо, папа!

— Опять — па-па, лешак тебя задери! По-людски слова не скажешь.

— Ну тятя.

Автамон вздыхал:

— Уж чо поделать, то ись…

Он быстро скисал и сдавался, и Татьяна понимала, почему это происходит. Где-то в глубине души отец рассчитывал на помощь ачинской комиссарши, случись с ним какая беда. А беда могла случиться самая неожиданная и во всяк день. И Автамон с глазу на глаз не высказывал и не показывал Симе неприязни, когда она говорила с ним о станичных делах, интересовалась, как далеко от Июсов до Монголии, и пытались ли когда колчаковцы пройти этим путем и чем кончились попытки.

Он уклончиво отвечал:

— Чо я? Чурка с глазами. Пень лесной, то ись.

Автамон был крайне осторожен в беседах с Симой. Единственно, о чем он ей рассказал подробно, так это о разгроме белого отряда колчаковского полковника Олиферова. А откровенничал потому, что от того отряда никого уже не осталось — всех постреляли, как куропаток, и Автамоновы правдивые слова не могли уже причинить олиферовцам никакого вреда, тем более, что говорил он о том, что слышал, а не видел.