Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Вопросам не было конца. Эх, если бы хоть что-то знать о Соловьеве, ну хотя бы примерный район его пребывания, тогда можно было бы понять, чего он хочет в конце концов. После убийства в Копьевой, пусть это сделал даже не он, поимка Соловьева приобретала первостепенное значение для Горохова. Только эта мера, неотложная, решительная, в какой-то степени утихомирила бы взволнованные села, да и подняла бы авторитет батальона, а то ведь некоторые даже открыто потешаются, что целому войску, мол, не управиться с одним Соловьевым.

В этих бесконечных раздумьях Дмитрий и не заметил, как вернулся с реки непоседливый, вечно занятый ординарец Костя. Только услышав рядом нетерпеливое Костино покашливание, комбат вскинул голову:

— Чего тебе?

— Зовут.

Дмитрий сразу подумал о Татьяне, что это он сейчас понадобился ей, и тут же поспешно свернул и сунул карту в кожаную сумку. Но разбитной ординарец втолковывал иное:

— Русским языком пояснял Гавриле, что нет комбата. А он требует!

— Надо идти, — сказал Дмитрий.

На улице его перехватили городошники, сунули в руку биту. Не мог отказать себе в удовольствии поразмяться, но промазал под веселый смех красноармейцев. Ему дали другую биту, но Дмитрий вернул ее: он торопится, а такие дела наспех не делают.

У зеленого палисадника Гаврилиного дома увидел окованный фигурным железом ходок, запряженный парой тонконогих серых коней. Опустив головы, усталые кони, одетые в бронзовобляхую сбрую, тихо подремывали в прохладной тени сребролистого тополя, укрывшего палисадник. А в ходке, развалившись, сладко спал долговязый парнишка лет пятнадцати в неопределенного цвета пиджачке с обвисшими лацканами и в потертой кожаной фуражке со звездой.

Когда Дмитрий, прошагав мимо него во двор, вошел затем в сельсоветскую комнату и встал у двери, он увидел рядом с сидевшим за столом Гаврилой молодую женщину, она была в кожанке и суконной юбочке до колен. Навстречу Дмитрию метнулся пронзительный взгляд строгих глаз. От этого взгляда Дмитрий невольно почувствовал беспокойство, но спросил ровным голосом:

— Кто меня звал?

— Вот он, — сказал Гаврила женщине, поднялся со стула и отошел к окну. Моя, мол, хата с краю. Не любил Гаврила объяснений с начальством, а когда его все-таки понуждали к этому, старался перекладывать ответственность на плечи других.

— Комбат? — как бы не доверяя Гаврилиным словам, спросила она Дмитрия.

— Комбат.

Женщине хотелось произвести впечатление: показаться волевой, мужественной. Она представилась отрывисто и сухо, доставая из кармана кожанки сложенную вчетверо бумагу:

— Серафима Курчик.

Из ее удостоверения следовало, что она чекистка с широкими полномочиями, она и держалась соответственно, с размаху по-мужски крепко пожав руку Дмитрию. А он все думал о том, зачем мог понадобиться ей. Каких-то грехов за собой, которыми бы заинтересовалось ГПУ, он не имел, в отряде все было вроде бы нормально. Дмитрий глядел в ее смуглое нерусское лицо, выжидая, когда она заговорит о деле.

А Сима не спешила с началом объяснения. Это был ее принцип: хорошенько выдержать собеседника, чтобы он где-то дрогнул душой — потом с ним беседовать много проще, потом он становится мягким, как воск.

— Есть сведения, — сказала она наконец, тряхнув коротко стриженными волосами.

Гаврила неопределенно пожал плечом.

— Есть сведения, — значительно повторила Сима, — что у вас под боком действует контрреволюция…

— Где? — перебил ее Дмитрий.

— В Озерной, — твердо сказала Сима.

— Яснее, товарищ.

— Дышлаков, — покраснев, как вареный рак, выдохнул Гаврила.

Сима повернулась на голос председателя, и Гаврила посчитал необходимым как-то объяснить ей свое нетерпение:

— У нас с Гороховым нет секретов, потому как он не только комбат, он, понимаешь, член партии.

Объяснение вроде бы подействовало на Симу, она, как отметили ее собеседники, стала чуть проще, села, подперев ладошкой округлый подбородок, и пригласила Дмитрия подсесть к столу. Она повторила все, что было написано в ее документе: полномочия у Курчик абсолютно широкие, отсюда вытекает и та безусловная категоричность, с которой она ведет дознание. В Озерную чекистка приехала уж никак не для своего личного удовольствия.

Дмитрий понял, что она таким образом начинает оправдываться, дает, что называется, задний ход. Ненадолго ж хватило ее наигранной строгости — эта мысль окончательно успокоила его. В свою очередь, он старался теперь держаться с ней открыто. Дело, как видно, серьезное, государственное, и разобраться в нем нужно было до самой последней мелочи, чтобы случайно не напороть горячки.