Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Спи, Ваня, оно ведь успеешь наработаться. Все у тебя впереди.

И была в его словах неподдельная грусть, причины которой не понимал Иван, а вот теперь он все понимает: не надеялся отец на хорошую судьбу сына, пророча ему тот же незавидный пастушеский удел.

Иван тогда опять засыпал и спал до той поры, пока мать не звала завтракать. На голос матери он степенно, как это делал отец, слезал с полатей, с неохотой плескался в медном тазу и садился за стол опять же на отцовское место. Мать глядела на него тоже жалостливо и повторяла:

— Беда мне с тобою, Ванька…

Иван с тревогой думал о том, кто и когда заприметил их и устроил засаду в Чебаках. Если это красноармейцы, то не такая уж большая напасть: приехали и уехали. Хуже, если это дружинники из сельской партячейки, а потому хуже, что, значит, приказ ловить бандитов уже разослан по всем селам.

Нет, не придет он с повинною в красноярскую тюрьму! Лучше погибнет в бою. В Москву бы пожаловаться, да ведь не доедешь — поймают. Попробовал выйти на железную дорогу с Миргеном, а что получилось! То-то и оно, документы нужны для такой поездки. Сима могла бы что-нибудь сделать для него в Ачинске, девка с понятием, да что об этом говорить теперь, только себя травить! И Сима заботилась не столько об Иване, — нужен он ей! — сколько об офицеришке, метившем удрать в Монголию. Видно, задолжала она поручику за ночные услуги, вот и решила сполна рассчитаться, а все остальное пустые слова.

— Попляшете у меня! — наяву, во сне ли вскрикнул Иван и вскочил на ноги.

Ночью по холодку сам ходил в дозор. Обогнул поляну, попроведал пасущихся в росистой траве коней, поднялся на обвитый мелкими соснами уступ Азырхаи. Долго с тоскою глядел в темное, без единой звезды, небо.

А когда по каким-то необъяснимым признакам уже угадывалось приближение рассвета, подул ветерок, и в заметавшихся кустах и траве воровато зашарился дождь. Несколько капель ударило Ивану в лицо, он смахнул их и, подняв воротник френча и надвинув пониже картуз, стал спускаться к избушке. В одном месте наткнулся на кучу хвороста — вчера его засветло заготовил Мирген, да почему-то не снес на стан. Подхватив хворост в охапку, Иван направился дальше.

В избушке уже топилась печь. Ветер споро подхватывал смолистый дым из трубы. Иван разогрелся на ходу и вошел в свое новое жилье в самом добром настроении. Ему было приятно, что его ждали здесь, и он сказал хлопотавшему у облупленной печи Миргену:

— Живем как у бога за пазухой! Ни в сито, ни в решето!

В избушке было просторно. Из прихожей дверь вела в оклеенную голубыми обоями гостиную, а далее были спальни. В гостиной сладко похрапывал во сне пропахший табаком Казан. Его винтовка лежала на полу рядом с ним.

— Эй! — встрепенулся Казан от скрипа двери. В пустых комнатах гулко разнесся его голос.

— Спи, — успокоил Иван.

— Спать надо, парень, — в сладком тумане отозвался тот, переворачиваясь на спину.

Иван снова послал Миргена на мшистою тропу, а сам попытался заснуть, устроившись на стуле у печи. Здесь было тепло, даже жарко, вскоре он разомлел, но, странное дело, сон никак не шел к нему. В своем воображении он снова видел мать, седеющую, с глубокими морщинами у рта и глаз.

На смену матери одна за другою пришли Татьяна и Настя, обе гордые и красивые, да любимые им по-разному. Если Татьяна всегда вызывала в нем сердечную боль и трепет, то Настю он любил спокойной, уже устоявшейся любовью. Вот и баба Настя, а не изменит ему, хоть и бил он ее ни за что, больше от обиды на неустроенную жизнь и на всю свою судьбу. А та, другая, для него вроде иконы, как богородица пресвятая, хотел он ее пуще всех иных, да она его не шибко хотела. Бывало, что провожал с вечеринок и ходил на свидания, а не поцеловал ни разу, хоть бы в шутку поцеловать, что ли. Робок с нею Иван, боится ее, вот уж ему и тридцать, а боится.

Трещали в печи сырые дрова, стонала и выла на шалом ветру разноголосая тайга. В голову назойливо лезли странные видения, потому и никак не спалось. Он покрепче зажмурил глаза и повернулся к печи шероховатым лицом, и когда показалось, что вот-вот он все-таки отбросит от себя ненужные думы и уснет, его обостренный слух уловил перестук копыт. Иван удивился этому:

«Почему здесь кони? Они ведь за бугром, в полуверсте, спутанные. Как они подошли к избушке?»

А на крыльце возбужденно гремел сапогами Мирген. До Ивана донесся его негромкий, чуть хрипловатый голос:

— Гости, оказывается.

— Мы братья Кулаковы. Никого не боимся! — громко ответил Миргену задиристый Никита. — Острый топор любое дерево берет.