Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Служба у нас такая, мы должны знать все, — продолжала Сима, изучающе поглядывая на мужчин. — Сегодня меня, к примеру, интересует Соловьев. Вы что-нибудь слышали об этом бандите?

— А то как же.

— И что? — она порывисто встала, подошла к окну, поцарапала ногтем подоконник и по-мужски резким ударом кулака распахнула створки.

— Мы ищем Соловьева. Вероятнее всего, он в районе Теплой речки, где жил с отцом до ареста, — сказал Дмитрий.

— Может, надо бы поискать в Озерной? — сощурилась Сима.

— Соловьеву тут делать нечего, — обезоруживающе усмехнулся Дмитрий.

— А что я говорю? Да и я ж то самое говорю! — председатель ударил себя в грудь. — Ванька не дурак, чтобы тут прятаться. Да никогда он не пойдет на такой риск!

Дмитрий подумал, что чекистка из городских, она не представляет себе особенностей деревенской жизни. Конечно, в Озерной можно спрятать Соловьева на день, два, но чтобы он скрывался здесь хотя бы неделю — это немыслимо. Здесь все знают друг про друга. Зачем это Соловьеву, когда рядом бескрайняя тайга, где он может жить как ему заблагорассудится, нисколько не боясь, что его вдруг обнаружат и арестуют?

Но убедить Курчик в этом оказалось довольно сложно. Она ничего не хотела знать, она въедливо говорила Дмитрию:

— Почему же Дышлаков?..

— Вот-вот. Разобрались бы с товарищем Дышлаковым! — горячо проговорил Дмитрий. — Ездит, знаете ли, по селам, разводит карусель, да кто он такой?

— Извините, у него нет таких полномочий, — холодно сказала Сима.

Слова чекистки подбодрили Гаврилу, он принялся увлеченно рассказывать обо всем, что знал про Дышлакова. Сима слушала его хмуро, не перебивая, а когда он умолк, сказала с видимой небрежностью:

— Мы разберемся.

Затем она снова села у стола. Пожаловалась, что уезжает ни с чем, ничего определенного о Соловьеве так и не узнала.

— Живете вы здесь и какого хрена видите у себя под носом?

В голосе Симы прозвучала явная обида. И Дмитрий, едва дослушав ее, заверил:

— Поймаем Соловьева.

Сима, как бы спохватившись, вдруг заговорила о красоте здешних мест. Ей нравятся речные плесы в бархатистой оправе лугов и горные цепи вдали, она никогда еще не была в настоящих горах, а здесь они снеговые, вечные. У Симы есть еще время, и она попытается доехать до тайги, благо тут недалеко. Ну, а если Соловьева не прячут в Озерной и если ей повезет, она может напасть на след Соловьева именно там.

— Не советовал бы, товарищ Курчик, — сдержанно поджал губы Гаврила.

— Почему! — повернулась она.

— Ванька ухорез, с ним шутки плохи.

— А кто вам сказал, что я собираюсь шутить?

— Я уж так… — смутился Гаврила.

— Съезжу туда, — медленно, в раздумье сказала она. — И все же чего он хочет, по-вашему?

Дмитрий усмехнулся:

— Кто его знает.

— Какая-то программа у него есть?

— Поди узнай. Оружие должно быть, а вот программа…

— Так думаете? — оборвала Дмитрия Сима.

— Что думать, понимаешь! — вскинул руки Гаврила. — Ведь что случилось! В Копьевой мужика кто-то убил.

— Он ли? — Сима насторожилась. В ее больших навыкат глазах мелькнула непреклонная воля. — Вы уверены?

Ей было душно и тесно в обжимавшей ее кожаной куртке, она распахнула куртку и уставилась в окно. Она что-то усиленно соображала или вспоминала, только через минуту проговорила, обращаясь к Гавриле:

— Не делайте необоснованных выводов.

Хлопнул дверью долговязый возница, поправил кнутовищем фуражку:

— Коней покормить бы.

Он говорил солидным баском, независимо, совсем по-взрослому. И она ответила ему так же деловито:

— Кормите.

После ухода возницы Сима заговорила о другом: о необходимости всячески прижимать чуждого трудовому крестьянству кулака. Брать у него хлеб и скот, настраивать против кулака все здоровые элементы станицы.

— Какие же? — не совсем понял Гаврила.

— Бедноту и середняка. Не забывайте, что у вас особое положение. Знаете ли, контрреволюционная казачья среда…

Гаврила с тоской покосился на нее. Конечно, казаки верно служили царю за известные свои привилегии, но уж минуло две войны — мировая и гражданская, — многому научились, многое поняли станичники. Боятся люди новой потасовки, потому и сникли, сидят тихо, осматриваются.

Что же касается Дмитрия, то он, как и втолковывали ему в Орехово-Зуево, не стриг станичников под одну гребенку. Он четко размежевывал станицу на богатых и бедных, на преданных новой власти и на ее тайных и явных противников. Но и в таком размежевании, в общем-то справедливом, были свои явные неувязки, взять хотя бы судьбу самого Ивана Соловьева: где ему быть, как не с бедняками, не с Советами!