Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Ошарашенные появлением Соловьева, которого все здесь знали, гости стали неуверенно подниматься с пола, слезать с печи и вот уже, как бестолковые овцы, сбились в переднем углу, готовые выскользнуть из дома. В глазах у них метался безотчетный страх.

Иван еще постоял молча у опрокинутого стола и тут увидел вышагнувшую из горницы и вдруг попятившуюся Настю. Она тоже остановила на нем свой внимательный взгляд: и в коротком черном полушубке, обшитом по краям мерлушкой, в черной бараньей папахе, худой и бледный лицом Иван показался ей чужим. Но это было лишь сначала, а затем она понемногу разглядела в нем своего бедового, вспыльчивого мужа, когда он, поигрывая наганом, проговорил с откровенной насмешкой:

— Хлеб да соль, хозяевы.

Настя боялась его таким. Он был что снежная лавина: до поры до времени копил в себе гнев, а потом срывался, давал гневу полную волю, и тогда его уже невозможно было остановить. Характером он здорово походил на Дышлакова, может, потому и разошлись их дороги, что один ни в чем не уступил другому.

Настя давно слышала об Ивановом побеге, она со дня на день ждала Ивана с тоскою и тревогой, а вот когда он пришел, растерялась. Мало ли что вошло ему в голову! Люди падки на всякую сплетню. А Иван разбираться не станет, не такой он, все решит одним махом.

Но Иван не вспыхнул, он, как видно, был в добром настроении. Спокойно приказал гостям и появившимся в доме своим дружкам снова поставить и накрыть стол. Он не думал о том, что милиционеры или красноармейцы могут нагрянуть сюда и в перестрелке убить его, и это вызвало у Насти неожиданный прилив гордости за Ивана.

— А энтот утек? — спросил он, садясь за стол, и добавил: — Ну, который, значит…

Всем было ясно, что Иван имел в виду Сидора Дышлакова. Только к этому человеку он мог питать такую бесконечно лютую ненависть, что даже бледное лицо Ивана враз потемнело при мимолетном воспоминании о нем. Кажется, дай ему сейчас Дышлакова, и он разорвет его в клочья.

— Смылся, господь сподобил, — презрительно улыбнулась Настя, сморщив маленький тонкий нос.

Иван залпом выпил стакан самогона, громко крякнул, а закусывать не стал. Проговорил, утерши рукавом обветренные губы:

— К нему шел.

Это его признание холодом окатило Настю. Она-то думала, что Иван рвался к ней, как она всегда тосковала о нем, никого не допуская к себе. И он приметил Настину нелепую обиду и кивнул еле-еле, только для нее, на своих обсевших стол дружков.

И она поняла Ивана. Не мог же он сказать при всех, что, рискуя жизнями стольких людей, едет в Думу к жене, чтоб повидать ее. Наверное, они не очень похвалили бы его за это, а то, глядишь, и сами потянулись бы к своим женам. А сведение счетов с Дышлаковым и милицией — это совсем иное, это, что ни говори, общее дело.

На улице опять суматошно захлопали винтовочные выстрелы, и Иван послал Миргена узнать, что там. Сам же чинно, как и подобает атаману, вышел из-за стола и во всеуслышанье объявил Насте:

— Собирайся, поедешь со мной.

Она нахмурилась и часто задышала, как изнемогающая от бега собака:

— Куда?

— Торопись! — прикрикнул он.

Настя только подумала, что ей, уже немало выстрадавшей на веку, придется покинуть этот теплый, обжитый ею дом и ехать в страшную ночь, в осатанелый мороз, неизвестно куда, может быть, даже под пули, и ей стало страшно. Зачем он хочет увезти ее? Ну приходил бы к ней тайком, проведывал. Или она ездила бы к нему в тайгу, но не в жестокую стужу.

— Не поеду!

— Настя! Не дразни, так не укушу.

Медленно двигая разомкнутыми губами, она проговорила:

— Не хочу.

Тогда он, осердившись, схватил ее за локоть и принялся заламывать ей руку, и Настя застонала от боли. Сопротивляться было бесполезно, поэтому Настя ушла в свою комнату и принялась быстро собираться. Руки и ноги ее еще дрожали от пережитого напряжения, на глазах навернулись крупные слезы.

— Надо ехать, — растерянно говорила она племяннице, помогавшей ей собраться. — Ведь это же черт!

Марейка потихоньку поскуливала рядом, жалея тетку, да и себя, что опять останется одна среди чужих.

— Ничего. Теперь у тебя муж, он и есть защита, — сказала Настя.

— Я с тобой! С тобой! — упрямо твердила Марейка.

Иван быстро вошел в горницу и поторопил жену. И когда она, покорная, с узелком в руке, опять показалась гостям, пьяный Сашка оглядел ее и вдруг заступил ей дорогу и, осовело лупая разноцветными глазами, произнес сочувственно, с тоскливыми нотками в голосе: