Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Насмешливый взгляд Никиты коснулся кривоногого мужчины лет тридцати, который молча постаивал в сторонке, ковыряя травинкой в зубах. Мужчина был чем-то недоволен.

— Каскар, — сказал ему Никита, — ты партийный. Ты не хотел идти с нами, тебя пришлось подгонять плеткой. Что скажешь теперь?

— Отпустите домой, — упрямо сказал Каскар. — А? — Кровь отлила от щек, и губы сделались лиловыми, как у покойника. — Отпустите, товарищи.

Иван сплюнул:

— Тоже товарищ.

— Он сам не знает, что ему надо, — насмешливо сказал Никита. — Он будет служить верно, потому что у него, говорят, есть семья.

Каскар с силой рванул на груди заношенную холщовую рубашку:

— Стреляй!

Соловьев подозвал его поближе. Каскар вскинул голову и смело подошел к нему под общее молчание, он понимал, что помощи ждать ему неоткуда, никто его здесь не пожалеет, поэтому вел себя, как и положено мужчине, с достоинством.

— Правда, что ты большевик? — прямо спросил Иван.

— Правда, — кивнул Каскар.

— Кто ж, по-твоему, я? Ну? Чего молчишь?

Иван подумал, что если Каскар назовет его сейчас бандитом, а на что он вроде бы вполне способен, волей-неволей Каскара придется ставить к стенке, хотя расстрел и может напугать кое-кого из молодых добровольцев. Иван мысленно говорил ему: скажи все, что угодно, только не это оскорбительное для всех слово. И Каскар как бы послушался совета, уклончиво произнес:

— Ты беспартийный, однако.

Он попал в цель. Такой ответ устраивал Соловьева, который по-братски посоветовал Каскару немедленно порвать с большевиками. Дружба с ними доставляет людям много больших хлопот. Не будь Каскар партийным, кто бы насильно привел его сюда?

— Правильно говоришь! — просиял Никита. Ему нравился иронический тон, взятый Соловьевым.

Но вот Иван уже посерьезнел, у точеного переносья прочертились глубокие морщины. Этот человек не сделал Ивану ничего плохого, и в большевиках он мог оказаться случайно. По-доброму, так отпустить бы его, иди куда хочешь, но Иван не мог рисковать. Каскар теперь точно знает, где они скрываются, и сообщит об этом в ГПУ и в батальон Горохова.

— Что делать с тобой? — раздумчиво сказал Иван. — А вот что: ты уйдешь от нас, но не теперь, а потомако, когда-нибудь.

Решение Соловьева после некоторых прикидок было всеми признано справедливым. Согласились с ним и братья Кулаковы, чьей затеей был насильственный увод в банду и запугивание Каскара.

— Поживи с нами. Может, приживешься — чем черт не шутит, — заключил Соловьев. — Мы тоже люди.

— Детей жалко, — тоскливо потупился Каскар.

У рисковых парней, пришедших с Кулаковым, не было ни лошадей, ни оружия. Где взять все это? Так у Ивана, казалось, покончившего со страшной боязнью одиночества, появилась новая забота. Она не давала ему покоя ни днем, ни ночью, все его мысли вились вокруг нее. Она же держала Ивана в опасном углу горной тайги в непосредственной близости к крупным селам и затаившемуся на какое-то время красноармейскому батальону. Иван считал, что отсюда будет удобнее совершать тайные вылазки в те жилые места, где есть винтовки и бомбы. А когда его отряд будет хорошо вооружен, тогда уж можно смело решать что делать и куда идти.

В один из холодных осенних вечеров неожиданно появился улыбчивый, неунывающий Мирген Тайдонов, а с ним Муклай с женою и сыном и еще два табунщика бая Кабыра. Мирген привел в поводу породистого жеребца игреневой масти.

— Не узнаешь? — хитро и гордо спросил Мирген. — У, Келески!

Иван, разумеется, узнал жеребца с первого взгляда. Это был конь чистых кровей. Да, да, именно с этим быстроногим скакуном бегал наперегонки Иван в Ключике. Еще тогда позавидовал он баю Кабыру, что тот имеет резвого и красивого коня, и подумал, нельзя ли украсть скакуна, потому что упрямый бай ни за что не продаст Игреньку, а если все-таки решит продать, то у Ивана не найдется столько денег.

Миргену Тайдонову нравилось, что люди зачарованно смотрят на золотого Игреньку и без удержу хвалят его самого. Мирген считал себя достойным этих высоких похвал. Пусть коня у Кабыра украл не он, а чабан Муклай, это еще ничего не значит, главное, что с конем к Соловьеву явился, как в сказке, сам Мирген. Ногтем большого пальца он аккуратно приглаживал синюю подковку усов и посмеивался:

— Привел Игреньку, оказывается!

Иван восхищенно смотрел то на Игреньку, то на Миргена, которого готов был расцеловать за царский подарок. А ведь еще утром этого дня вспоминал он Миргена недобрым словом и давал себе клятву расправиться с ним при первой же встрече, считая, что никакие жизненные обстоятельства не могут извинить подлого предателя.