Изредка взглядывая друг на друга, они молча зашагали косогорами по направлению к леску, куда Мирген уже успел отвести скакунов. Вдруг Татьяна заметила на кожанке у Ивана, напротив сердца, след от пули и, укоротив шаг, спросила:
— Ранен?
— Ерунда, — сдержанно ответил он. — Теперь жить мне долго, так вроде бы по всем приметам.
— Уезжай. Немедленно. Слышишь?
— Не глухой, — криво усмехнулся он.
— Разве не видишь, народ устал от страхов! Тебя проклинают повсюду!
— А Дышлакова? А Итыгина любят?
— Ты знаешь, Итыгин тебе не враг. Он против кровопролития!
— На словах.
— Уезжай немедленно. Подальше куда-нибудь. В Киев, например!..
Он остановился и грустно посмотрел на нее:
— Славны бубны за горами!
— Я помогу твоим родителям, — живо сказала она.
— Ни к чему така обуза. Милостыней проживут.
— Уезжай! Я прошу тебя!
— Гонишь? Ну раз так, то прощевай.
— Обещай, что уедешь. За тобою никто не пойдет.
Тебя выдадут на расправу, как выдали Стеньку Разина. Как Пугачева.
— Я о Стеньке читал, — зачем-то сказал он.
Татьяна достала из кармана кофты завернутую в платок пачку денег:
— Вот тебе. На дорогу и на первое время. Писем не пиши.
— Прощевай, — повторил он.
— Возьми деньги.
— Благодарствую. У меня есть свои.
Они разъехались.
1
Черноземы отволгли и принялись прорастать пахучей зеленью. Только разбитая, вся в ухабах дорога жирно блестела грязью, то и дело прячась в логах и неожиданно появляясь на буграх. Ходок бросало по сторонам, он поскрипывал, и Полина, сидевшая в плетеном коробке, смотрела на прыгающую спину возницы и приговаривала:
— А ну еще! Ух, ты! Поддай!
Парень, что правил лошадью, поворачивался на козлах и успокаивал ее:
— За бугром пойдет лучше.
А когда перевалили бугор, оказалось, что и на том участке ям и грязи не меньше. Только возница хмурился, морща мясистый, похожий на валенок нос и принимался вспоминать, что вот в прошлом году в эту самую пору здесь было действительно сухо, пыль стояла столбом.
Николай с интересом разглядывал весеннюю степь. Она была похожа на родные саратовские места, только почаще попадались извилистые балки и овраги, наполненные до краев мутной полой водою. Да несколько мглистее была даль, в которую они подвигались верста за верстою. Или это лишь так казалось ему? Он жадно вбирал в себя встречный сырой воздух. И что бы там ни ждало их впереди, а поездка с женой и боевым товарищем, как и предстоящая служба, вызывала в его душе светлое чувство, оно было под стать апрельскому дню.
Птицы пели кругом: и в березняках, готовых выстрелить клейкими листочками, и на самой дороге, и в небе. Может, это они навели возницу на мысль спеть сейчас самому, и когда дорога стала немного посуше и поровнее, он взглянул на Полину — не разбудить бы, если спит, — и затянул сильным, разливистым голосом:
Ах, я не здешний уроженец,
Я из Малиновки-села,
Сюда я, в Ачинска, приехал
Добыть деньжонок без труда.
Песня была разбойничья, варнацкая. В давние времена сложил ее каторжный люд, считавший за доблесть пройтись кистенем или дубиною по головам проезжих богатеев. Парень унаследовал песню и вот, как игрушкою, забавляется ею и других забавляет:
Ах, живу я день, живу неделю,
Дела плохие у меня,
Четвериков — купец богатый,
К нему нанялся в кучера…
Нетрудно было представить себе участь доверчивого купца, но не о нем подумал сейчас Николай, слушая возницу, — он подумал о Соловьеве, а точнее — о его подружке Насте. Неизвестно еще, чем для нее все кончится, а она печалится о Соловьеве, шлет ему низкие поклоны и заверения в своей любви.
— Встретиться бы с ним, — вслух подумал Николай.
— С кем? — быстро оглянулся парень. — С Четвериковым? На что он вам?
— С Соловьевым. Потолковать бы один на один.
— Чего толковать, товарищ командир! — махнул рукою парень. — К стенке его — и точка!
— Ишь какой!
— Какой я есть? Обнаковенный, товарищ командир. И считаю, что церемониться с бандюгами совсем даже ни к чему. Они народ по-всякому баламутят и не дают спокойно вздохнуть. Самая пора выезжать в поле, а люди боятся. Да разве это жизнь?
Тудвасев молчал почти всю дорогу. А теперь он дал коню повод — проселок пошел в гору — и коротко бросил:
— Зверье.
Неожиданно дорога раздвоилась, как змеиный язык. Возница озадаченно поглядел вперед, в сизую муть степи, и перевел взгляд на Николая:
Читать дальше